В память о моём дедушке

- Бабушка, давай я тебе его скопирую и распечатаю.
- Спасибо, внучек, не надо.
- Но оно скоро развалится на части.
- Ну, сколько мне ещё осталось?
- Опять ты про своё! Ладно, я ушёл, ребята заждались.
- Сашенька, не опаздывай к обеду.
- Хорошо!

Дверь хлопнула, тишина вошла в комнату. Престарелая женщина уже давно перестала её бояться, давно стала пускать её в дом и примирилась с ней. Мысль о том, что сейчас тишина возьмёт её за руку и поведёт к воспоминаниям, больше не пугала. Воспоминания об ужасах войны и о потерянном счастье уже давно не сдавливали ей горло. Да и сердце уже не так сжималось и болело при прикосновении к этому пожелтевшему от времени листку бумаги в клеточку. Последнее письмо мужа с фронта. Всегда на своём месте. Писем всего четыре, это всегда сверху, оно же и последнее.

Да и сердце уже не так сжималось и болело при прикосновении к этому пожелтевшему от времени листку бумаги в клеточку.

Правильно говорят, что всё лечит время и… внуки. Какие они всё-таки замечательные. Интересно, а есть незамечательные внуки? Нет, конечно.

Да, сердце больше не сжималось при виде его писем, но пальцы по-прежнему деревенели и переставали слушаться каждый раз, когда она разворачивала этот треугольник.

- Внук прав, надо сделать копию. Где же очки?

«Здравствуй, родная моя!

Сейчас ночь, и все уже спят, до рассвета осталось пару часов. Так много и так мало. Так много хочется тебе сказать. Так мало мы с тобой прожили… Не знаю, увижу тебя и дочку ещё раз или нет. Но очень хочу верить, что это письмо найдёт тебя.

В окружении уже семь дней. От моей роты осталось только два танка. На рассвете идём на прорыв. Ждать нечего и некого и отступать уже некуда. И хорошо. Через два часа моя первая и скорее всего последняя атака. Шансов выжить - практически нет.

Не плачь, родная моя. Мне не страшно будет умирать за Родину. Я офицер и это мой долг. Когда подрастёт доченька, ты ей расскажешь, за что воевал её отец и за что шли на смерть бесчисленные бойцы Красной Армии. Мы защищали Советскую власть и идеалы Коммунистической партии. Это означает, что я был готов отдать свою жизнь за тебя, за твое будущее и будущее наших детей. И так - все! Мы идем на смерть за светлое будущее и счастье молодого поколения. Я готов отдать свою жизнь, чтобы вы, мои родные, не знали ужасов войны и чтобы радость вашей жизни никогда не омрачала черная свастика. Я уверен, что мы победим фашистскую гадину, и никто не помешает вам увидеть светлое будущее. А оно будет светлое. Я уверен!

«На рассвете идём на прорыв. Ждать нечего и некого и отступать уже некуда. И хорошо. Через два часа моя первая и скорее всего последняя атака».

Написал «наших детей»… Помнишь, мы мечтали, что у нас будет много детей…
Не тоскуй по мне долго. Жизнь должна продолжаться.

Вспоминаю, как мы гуляли по вечернему Киеву, запах каштанов кружил нам головы, и… ты в первый раз сказала, что любишь меня. А я сказал, что жизнь покажет. Какой же я был дурак! Как я хочу услышать эти твои слова сейчас. Снова и снова. Как мало я тебе говорил, что люблю тебя. Люблю больше жизни! Помнишь, как ты сердилась, что я не ношу обручальное кольцо на руке? Я говорил, что надоело каждый раз снимать и одевать кольцо из-за грязной работы в парке. Теперь я его не снимаю ни на минуту, с того самого дня, когда меня вызвали в часть и я уехал на фронт, так и не попрощавшись с тобой и доченькой.

Спасибо тебе, родная моя. Спасибо за твою любовь, за дочку, нашего ангела и мою принцессу. Жалею, что не держал её за руку, когда она сделала свой первый шаг по нашей любимой земле, и что не увижу её уже взрослой красавицей. Она ведь так похожа на тебя. Идя в последний бой, я в мыслях последний раз её нежно обласкаю и поцелую.

Как же хочется увидеть вас, хотя бы ещё один разок... Не будем думать о смерти, а будем думать о будущем. Живите дружно и счастливо, а я всегда буду рядом с вами, так же как вы сейчас со мной.

Любящий вас муж и отец.
14 октября 1941 года
севернее Гжатска»

Она не слышала, как вернулся её внук. Не заметила, как его голова, с такими же вечно взъерошенными волосами, как и у его деда, показалась в дверном проёме её комнаты. Она сидела неподвижно у окна, и... шевелился только дрожащий палец её старческой руки, который гладил каждое слово на пожелтевшем от времени листке бумаги в клеточку. Гладил снова и снова…