Сеня был единственным и страстно желанным ребенком Люси. Ей в жизни не очень везло, хотя сама она почти никогда не жаловалась, а уж сына считала благословенным подарком. Замуж вышла рано. Муж Миша попался ей, в общем, хороший и тихий, когда трезвый, и Люсю особенно не обижал. Правда, иногда он много пил, и она тогда боялась его, прячась то в ванной, то у соседей. А Миша искал ее, ломал двери молотком, грозился поджечь дом и выброситься в окно. Люсе было стыдно перед людьми, и она, как правило, выходила, получала порцию синяков и униженно ревела. Соседи предлагали сдать Мишку в милицию, но Люся, заливаясь слезами пуще прежнего и слизывая украдкой кровь с губ, неизменно отказывалась. Беременность ее тогда почти не была заметна, но сын уже пихался острыми пяточками в живот, отчего сердце Люси сладко сжималось.

Родила она на седьмом месяце. Мишка был в запое и в приступе горячки сильно стукнул ее об дверь животом. Люся охнула, осела на пол и утробно завыла....
Через двенадцать часов на свет появился ее Сенечка. Мальчик родился маленьким, синюшного цвета и с заплывшими глазками-щелочками, но Люся сразу приняла его всей душой и потихоньку плакала от нахлынувшего счастья. Этому человечку она будет нужна и ради него завертится теперь ее жизнь, думала Люся и суеверно пугалась своих смелых мыслей.

Через два года стало очевидно, что тяжелая беременность не прошла бесследно, и Сеня рос болезненным, вялым ребенком, сильно отстающим в развитии.
- Ваш сын еще сможет догнать сверстников позже, - говорил пожилой врач, пряча глаза.

Но спустя еще пару лет тот же доктор, с сочувствием глядя на Люсю, поставил клинический окончательный диагноз.
Люся несла мальчика домой на руках и поливала ничего не понимавшего Сеню теплыми слезами.
Впервые в жизни она с таким иступлением ощущала собственное горе, проливая отчаяные слезы безысходности. Ее внутренний утешитель нещадно молчал, хотя она в ужасе, напрягаясь всем телом, вслушивалась в себя и ждала спасительного голоса, который бы внушил надежду на жизнь.
Дома ждал муж - трезвый и злой.
- Ну?
- Врач сказал, что наш Сеня болен, - с усилием проговорила Люся.
- Ага, - ухмыльнулся Миша, - родить нормального уж не смогла. Дебил!.
Люсе показалось, что воздух вокруг нее вспыхнул словно от спички, распался на осколки и, взвизгнув ножом, прорвал кожу, вываливая душу на пол.

Истошный крик разодрал ей глотку, и она бросилась на Мишу, впившись в его щеки. Она все била и била его по лицу наотмашь, по голове, кулаком в грудь, в шею и орала, срываясь на яростный шепот. Чем дольше она молотила руками по телу Миши, тем крепче и злее становились ее бесноватые удары. Она уже не замечала ни крови - то ли его, то ли своей, ни странного мертвенного спокойствия, с которомым он принимал все побои, ни собтвенного дикого рева. Так неистово, до последней крови может драться лишь мать, обороняющая потомство, бездумно отдавшись инстинкту сохранения жизни.
Внезапно Люся услышала тихий голос, сначала показавшийся ей незнакомым.
- Мама, мне страшно, - Сеня сидел рядом на полу и смотрел на мать, состредоточенно ковыряя в носу.
Люся обернулась, помедлила секунду, упала перед ним на колени и стала бысро покрывать поцелуями все подряд: лицо, жиденькие волосики мальчика, его плечи, ножки, животик...
- Он сказал первое слово, ты слышал? Ты слышал?! Сеня, ты у меня умный мальчик, хороший мой, скажи еще раз, что ты сказал?
Но ребенок, вдруг поднявшись с пола, стал тянуть мать на кухню:
- Ма ку! Ма ку!
- Сенечка, ты же можешь говорить нормально как большой!
- Покорми его, Люся, - попросил Миша.
Он стоял, прислонившись к стене, безвольно опустив плечи и не стирая кровь с лица. Люся подняла на него глаза и сердце ее вдруг протяжно заныло. Она подошла вплотную к мужу, провела рукой по щеке и быстро коснулась губами его рта.
Нестерпимая жалость пронзила внезапно все ее существо и глубоко внутри лопнул пузырь, душивший Люсю все это время. Подталые капли невыплаканных слез растеклись теплой лужей в сердце и поструились по груди вниз, оставляя за собой чистые следы. Сострадание и любовь всегда неразделимо овладевали ее сознанием, она никогда не различала грани, и почувствовав жалость, Люся уже понимала, что любит. И сейчас почти забытое и затравленное, но все-таки смутно знакомое ощущение сладко и тонко вдруг защемило сердце. Люся улыбнулась.
Она почувствовала спокойствие, и покинувшее ее было равновесие, снова заполнило все пустоты души.

Миша увидел все сразу, сердце его как будто раскрылось и приняло как данность еще пока неясные ее мысли. Он понял вдруг, что Люся простила его, понял, ЧТО именно она простила, осознал всю силу и несокрушимость ее духа. Ему показалось, что это кто-то другой - а не он - Миша - смотрит сейчас на эту женищину и все-все про нее знает. Пугающие и неуклюжие в своей огромности мысли ворочались в его голове, впервые поражая такой голой очевидностью. Смысл их доносился до него нестройными звуками, какие может издавать расстроенное пианино, на котором давно никто не играл.
Мише почему-то вспомнился маленький мальчик, сидящий на ступеньках крыльца, поджав под себя ноги, и рисующий в большом альбоме лошадь. А рядом с ним увидел так ясно маму ребенка - молодую и красивую, радостно смеющуюся. Наверное, этим мальчиком был он сам, но потом кто-то чуждый занял его место, и Миша прожил совсем иную жизнь - страшную и горькую - а той, о которой мечтал сам мальчик и его мама, наслаждался другой. Он прожил счастливые годы вместо Мишки.

Миша закрыл глаза и лицо его скорбно сжалось: непривычное, ставшее давно чужим и незнакомым, чувство завладело им. Соленое и горячее варево подступило к горлу, защипало в носу, и Миша стал опять тем же мальчиком, но которого обманули, отобрали любимого медведя и принялись над ним потешаться. Миша неумело плакал, вздрагивая всем телом и уже не стыдясь своих слез. Мучавшие его до сих пор злые мысли утихали и на душе становилось чисто и ясно.
Иногда человек находит старый, позеленевший от плесени и нечистот кувшин, и мощной резкой струей, направив ее в самое дно, отмывает его от грязи, чистит и скоблит песком края кувшина, и вдруг видит, к своему удивлению, замысловатый рисунок на боках сосуда. Затем, любуясь красивой росписью, с радостью наполняет его кристально-свежей, прозрачной водой. Наверное, так постепенно, с болью и страданием, но все-таки очищалась душа Миши, наполняясь новым смыслом и мечтами.

Что-то хрустнуло и сломалось в его жизни, но Миша никак не мог ухватить суть и вспомнить, когда же это случилось и за что. Он понимал, что оплакивал сейчас так горестно не свои былые воспоминания, не старого, истертого медведя, а будущее, от которого уже так сильно зависил. Он боялся, что забыл уже все и душевно давно скис, а потому не сможет ничего изменить, не вспомнит как надо жить и во что верить. А самое главное и страшное - не научится больше любить.

Вдруг он увидел - как очнулся - прямо перед собой, очень близко лицо Люси. Она смотрела все это время на него, неотрываясь, широко раскрыв глаза и даже приоткрыв чуть-чуть рот, как-будто слушала все его мысли. Она улыбалась. И он знал, что она все слышала и поняла. А простила его еще раньше, очень давно.
Лицо его просветлело от смутной радости, которая едва вселившись в его душу, была пока слабой и неокрепшей. Могла захиреть и исчезнуть от незначительного толчка и резкого слова, но могла и прижиться. Щедро одарить надеждой и окрылить сердце, наполнить верой от самого донышка до широких краев и породить любовь.