Меня зовут Ряба. Баба с дедом зовут меня ласково — Курочка Ряба, Рябушка, любимица и кормилица. Но, как бы ни называли, суть остается одна: я курица, и моя задача — обеспечивать едой своих хозяев. Яйца у меня получаются отменные…

Как-то раз сидела я в гнезде. Тихо скреблись мыши где-то в углу курятника. Было тепло и дремотно. Я была под впечатлением своей недавней прогулки на воле. Дед с бабкой выпустили меня на двор порезвиться, и когда я очутилась на улице, то вдруг обнаружила, что наступила осень. Немного подморозило, клен, стоявший во дворе, совсем порыжел; его яркие разноцветные листья вмерзли в лужу, в которой летом я обычно чистила свои перышки. Небо было синее-синее, и пожухлая седая трава казалась на его фоне белой. Зрелище было до того чудесное, пронзительно прекрасное, что захотелось создать какой-нибудь шедевр. Писать стихи я не умею — да и кто будет читать вирши, написанные курьей лапой? С пением у меня тоже проблемы. Я раскрывала клюв, честно пыталась свое кудахтанье сделать более напевным. Ко-ко-о…кх… кх… Нет, не получалось. Петь у нас может только соседский петух, Васька. У него это выходит здорово, и конкуренцию ему составить просто невозможно…

И вот сидела я в курятнике и думала, как можно выразить свое восхищение увядающей природой… И вдруг… Ко-о! И как это я об этом забыла? Очень даже кстати. Что я умею делать лучше всего? Снесу-ка я яичко, и не простое, а золотое! Цвета листьев нашего клена!.. Цвета неяркого осеннего солнышка, на которое можно смотреть, не жмурясь!..

Снесу-ка я яичко, и не простое, а золотое! Цвета листьев нашего клена!.. Цвета неяркого осеннего солнышка, на которое можно смотреть, не жмурясь!..

Подготовка заняла у меня неделю. Все это время я смотрела на солнце. Когда клевала пшено, выбирала особенно желтые зернышки. Стащила со двора желтый осенний лист и, хоть он был невкусный, отщипывала каждый день от него по кусочку. Наконец поняла, что все готово. Можно было приступать к творению шедевра…

Дался он мне трудно. Яйцо получилось в два раза больше тех, что обычно у меня бывали. Еле его снесла. Зато именно такое, непростое — блестящее, благородного золотого оттенка, как я и хотела.

Заквохтав, бросилась к бабе с дедом: пусть полюбуются на мое творение!.. Пока бежала, мечтала: обрадуются они, может быть, продадут яйцо богатым людям, на эти деньги себе новый дом построят, а мне — новый курятник!

— Эй, старый, кормилица наша зовет, — проскрипела бабка. — Поди, взгляни. Можа, чаво-нить снесла наконец наша Рябушка. Есть хочу — сил нет.

Дед с кряхтением поднялся с кровати. Еле передвигая ноги, вышел в сени, потом — в курятник. Я с нетерпением крутилась под его ногами, квохтала и, теряя перья, усердно махала крыльями… Наконец, он с трудом склонился над моим гнездом, дрожащей рукой нащупал в нем мой шедевр и продребезжал:

— Ай, да Ряба! Ай, да кормилица! Яйцо-то како большое! Нам с бабкой на целый обед хватит!..

Что-то не то он говорит, — подумала я. — А где восхищение цветом, совершенством формы?.. Ну ладно, в темноте курятника, может быть, это не очень заметно. Пусть на свет выйдет…

Но дальше все было опять не так, как я думала. Бабка тоже поохала-повосхищалась размером яйца, а потом они с дедом решили его съесть. А поскольку были голодные — то прямо сырым. Бабка принесла из кухни нож и стала бить им яйцо. Бедное мое творение выдержало удары с честью, не раскололось. Дед пытался распилить его пилой — тоже не получилось. Яйцо лежало на столе и тускло поблескивало своим золотым боком, на котором не было ни трещинки. Ей-богу, я им еще больше залюбовалась!..

Потом мои хозяева бросили бесплодные попытки расколоть яйцо, отошли в сторону и стали обсуждать, как же его все-таки разбить. В качестве альтернативы ножу и пиле бабка предлагала тяпку для рубки капусты, а дед — косу и точило. Я с тревогой и тоской ожидала их решения… Как тяжело быть творцом!..

Яйцо лежало на столе и тускло поблескивало своим золотым боком, на котором не было ни трещинки. Ей-богу, я им еще больше залюбовалась!..

Спорили дед с бабкой до темноты. На столе тем временем началось какое-то движение. Из-за немощи моих хозяев мыши уже давно и прочно обосновались в доме. Вот и сейчас одна из них, особенно наглая, без стеснения разгуливала по скатерти, в опасной близости к моему детищу… В ужасе я зажмурила глаза… Не может быть, чтобы так все плохо закончилось…

Раздался треск… Приоткрыв веко, скосила глазом туда, где раньше лежало золотое яичко. Так и есть. Пусто. С робкой надеждой (вдруг не разбилось?) поглядела вниз, на пол, и… сердце упало, когда я увидела гадкую мышь, торопливо слизывавшую желток с золотых осколков моего творения…

Вернулись к столу дед с бабкой. Увидели разбитое яйцо — и заплакали оба навзрыд. И жалко мне их было, и в то же время — обидно: ведь не о загубленном шедевре плачут, а о пропавшей еде. Но потом подумала: а нужны ли им произведения искусства, когда глаза слепы, да живот пуст? Тогда и решила: пусть не плачут мои дорогие хозяева и встретят свою осень сытые и довольные. Буду нести для них яйца самые обычные. Не золотые, а простые.