Будапешт. Город римлян и кельтов, славян, турок и венгров. Сколько языков и наречий слышали его стены, сколько тайн хранят его древние мостовые. Я любил этот город. Любил шумную и праздничную улицу Ваци, уютный японский сад острова Маргит, узкие кривые переулки старинной Обуды. Каким наслаждением было сидеть теплым весенним вечером в таверне на берегу Дуная, потягивая густое, терпко-сладкое янтарное вино, вобравшее в себя золото горячих от солнца ягод, дрожащее марево воздуха над каменистой дорогой через виноградник и запах прогретой земли. Увы, все это живо лишь в моей памяти. Сейчас у меня есть только стена из грубого самана, ржавый пятидюймовый гвоздь, не дающий мне упасть, и крошечный угол обзора через окно во двор.
Вот моя история.

Рождество! Светлый праздник, которого ожидают все, от мала до велика.
Я шел по улице. Ветер, как непоседливая обезьянка, трепал полы моего пальто, лез за воротник, кусал морозным воздухом за уши. Мой взгляд уперся в афишную тумбу на тротуаре: "ПРЕМЬЕРА В БУДАПЕШТЕ! КУКОЛЬНЫЙ ТЕАТР ВЕЛИКОГО МАСТЕРА! НОВОЕ РОЖДЕСТВЕНСКОЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЕ! НЕ ПРОПУСТИТЕ! НАЧАЛО В 9 ЧАСОВ!" Я улыбнулся, и неожиданно для себя подумал: "А почему бы и нет?" Запомнив адрес, я пошел дальше.
Вечером я стоял в очереди у входа в театр. Под медленно падающим декабрьским снегом не менее ста человек толпились у здания. Вскоре нас начали впускать внутрь.
Зал тонул во мраке, служители провели каждого зрителя на его место. Я откинулся в кресле и с удовольствием следил за развитием событий в старой как мир рождественской сказке о дарах волхвов. Куклы говорили и двигались настолько правдоподобно, что струны, продетые через их тела, казались лишними. Этот Мастер, пожалуй, действительно гениален. Я разглядывал кукол, пытаясь разгадать их секрет. И поймал на себе взгляд Маленького Барабанщика. Я всмотрелся в куклу и заметил швы и порезы на ее теле, а ее глаза - они смотрели на меня, поворачивались в глазницах и смотрели. Я вцепился в подлокотники влажными ладонями и отвел взгляд. Когда я вновь взглянул на сцену, Маленького Барабанщика там уже не было.

***

Я вышел из театра. Сырой и холодный воздух пробирал до костей, снег все шел и шел, превращаясь в жидкую кашу под ногами. Девушка, проходившая мимо, поскользнулась, но я успел поймать ее за локоть и удержать от падения.
- Спасибо вам, - она улыбнулась мне.
- Не стоит благодарности, - улыбнулся я в ответ.
Бывало ли у вас чувство, что зная человека всего пять минут, вам кажется, что вы знакомы всю жизнь? Возможно, в мире все-таки существует любовь с первого взгляда? Спрятавшись от снега под навесом парадного соседнего дома, мы говорили и говорили. Нас интересовали одни и те же вещи, нам нравились одни и те же блюда, мы любили Будапешт и утренний кофе на набережной. Мы говорили, говорили, и говорили. Девушку звали Виктория.
Внезапно вихрь холодного воздуха закружился у моего плеча, и я услышал шепот:
- Поцелуй ее!
Повинуясь этому странному голосу и своему желанию, я притянул Викторию к себе и нашел ее губы. Она отпрянула от меня, и я увидел в ее голубых глазах такую тоску и ужас, что невольно опустил руки. Виктория оттолкнула меня и бросилась прочь, густая тень театра скрыла ее. Я побежал следом, пытаясь догнать девушку. Прочесав вдоль и поперек все близлежащие улочки и устроив допрос всем немногим встречным прохожим, я ничего не добился.
Прокляв свою несдержанность, я медленно побрел по улице мимо театра. Темное пятно на тыльной стене здания привлекло мое внимание, я свернул с тротуара и пошел туда. Это был спуск в подвал. Из-под неплотно закрытой двери выбивалась желтая полоска света. Я на цыпочках спустился, осторожно расширил щель и увидел пустой нештукатуреный коридор, тускло освещенный масляным светильником. Понимая, что поступаю безрассудно, я шагнул внутрь и тут же рухнул лицом вниз, сбитый с ног сильным ударом по затылку.

***

Тусклый утренний свет проникал в комнату сквозь вентиляционные отверстия под потолком, освещая моих новых соседей. Здесь были куклы - дети и куклы - взрослые, куклы - мальчики и куклы - старухи. Всего около двух дюжин пародий на людей. Одна кукла привлекла мое внимание - она сидела на полу у противоположной стены и, казалось, в упор смотрела на меня. Я пригляделся к ней и перестал дышать. На меня глядели глаза моей Виктории. Ее прекрасные голубые глаза теперь с тоской глядели на меня из пустой кукольной головы. Кажется, я завыл...
Я очнулся на твердой каменной плите в центре ярко освещенной комнаты. Мое тело было крепко привязано к стальным кольцам, вбитым по периметру, у меня в ногах сидел каркас куклы с пустыми глазницами. В мой рот был вколочен кляп и крик застрял у меня в горле.
Ко мне подошли хозяева аттракциона. В руках у Мастера был скальпель, его жена Эмеренсия держала пару пустых банок. Мастер взмахнул скальпелем, женщина подставила банку, и мои веки упали на дно. Пальцы вошли в мои глазницы и вынули глазные яблоки. Боль молнией пронзила мой череп, щелкнули ножницы, и я ослеп.
Зрение вернулось ко мне к окончанию шоу. Я видел свое тело со стороны, распростертое на камне, с глазницами, заполненными кровью. Эмеренсия уже наполнила банку моей вытекающей из вен жизнью, Мастер несколькими точными движениями надсек кожу и снял ее как чулок с тела. С моего тела. Потом они свалили останки в мешок и вытащили его из комнаты.

***

Я сидел на своей полке и смотрел на свою любимую, такую же мертвую и неподвижную, как и я.
За дверью появился свет - это вернулись Папочка и Мамочка. Эмеренсия подошла к нам с двумя шприцами, в них - наша заботливо сохраненная кровь. Я почувствовал жжение от укола и когда оно переросло в обжигающую боль, ко мне вернулось осязание - мою онемевшую кожу покалывало, как после судороги. Я смотрел на свою любимую и не верил свом глазам - Виктория двигалась. Она взглянула на меня, и будто разряд прошел между нами. Мы слышали друг друга! Наш восторг прервал голос Мастера:
- Они живы. Все, хватит на сегодня. Можешь их убрать.
Мы учились тринадцать дней. Мы заново учились ходить, мы растягивали нашу ссохшуюся кожу, мы учились держать в руках предметы. Каждый раз нас выдергивало из небытия жжение нового укола, нас наполняли нашей кровью, и мы обретали на час подобие жизни. Через час кровь расходовалась, и мы замирали как детские заводные игрушки.
Каждую ночь мы с Викторией сидели на своих полках и общались глазами, тратя последние капли крови в наших системах на этот разговор. Мы вспоминали нашу встречу, рассказывали истории наших жизней, пытались хоть как-то поддержать друг друга. Мы жили нашей памятью.

Однажды ночью дверь в нашу комнату открылась, и вошел Кукольный Мастер. Он снял Викторию с полки, впрыснул ей кровь и поставил перед собой.
- Сегодня последний экзамен, детка, - сказал он. - Ты будешь танцевать для меня.
Глаза Виктории молили не делать этого, она боялась не справиться со своим непослушным телом. Но Мастер не слышал ее, он отошел на пару шагов и повторил:
- Танцуй! Танцуй без струн!
Моя любимая сделала один шаг, второй, третий, полуоборот, еще шаг, еще... Она поскользнулась, схватилась за полку, и на пол полетели банки. Шесть банок разбились. Шесть кукольных и человеческих жизней уже не вернуть. Виктория закрыла лицо руками, плечи ее тряслись от беззвучных рыданий.
- Вон отсюда! - Кукольный Мастер был в бешенстве. - Эмеренсия! Чтоб завтра и духу ее здесь не было! Отправь ее в Берлин, может там ее чему научат.
Так началась наша последняя ночь.
Мы сидели на противоположных полках и говорили.
- Милый, я не хочу покидать тебя.
- Виктория, я умру без тебя, - я смотрел на нее и проклинал безумие Мастера.
- Пообещай мне, что ты найдешь меня.
- Я найду тебя, где бы ты ни была, - как эхо отвечаю я.
- Главное, помни меня, помни нас, помни... Ведь вся наша жизнь - это только воспоминания.
- Я всегда буду помнить тебя. Даже когда я замру навсегда, я буду тебя помнить.
- Даже тогда я разыщу тебя.
- Я люблю тебя.
- Я тоже тебя люблю, Виктория.
Кровь под нашей кожей закончилась, и мы замолчали...

***

И снова Рождество. Я в зале кукольного театра, но на этот раз по другую сторону занавеса. Я принимаю участие в постановке старой как мир рождественской сказки. Я - Маленький Барабанщик.
Мой выход! Я на подмостках, от меня тянутся вверх стальные струны, в моих руках палочки, маленький барабан висит на шее. Я бодро марширую по сцене, руки привычно отбивают дробь, зрители восторженно глядят на меня. Внезапно лента барабана лопается, он падает мне под ноги, я спотыкаюсь и растягиваюсь поперек сцены. Я лежу лицом вниз, подо мной обломки барабана, зрители свистят и топают ногами. Какой позор для Мастера!

***

Все та же старая стена из грубого самана, все тот же ржавый пятидюймовый гвоздь, вбитый в нее сквозь мою шею. Я вишу здесь уже восемнадцать лет.
Мастер продал меня в эту лавку на следующий день после моего падения, и это было худшим из того, что он мог сделать. Я подвешен здесь, навсегда лишенный возможности двигаться, банка с моей кровью пуста уже шесть с половиной тысяч дней. И все что у меня есть - это окно в соседней стене, сквозь которое мне видно кусочек двора. Теперь я просто живой мертвец.
"Виктория, любовь моя, увижу ли я тебя снова? Где ты сейчас?" - И словно эхо в моих ушах - "Любимый мой, когда я тебя увижу? Где ты сейчас?".
Две слезы медленно чертят блестящие полосы на моих щеках и впитываются в пыль под моими ногами.