В этом доме опустелом
Все не так и все некстати.
Бродит тетка с дряблым телом
В старом байковом халате…
Марина Генчикмахер.

До чего июль славный выдался! Погода-то какая! И не жарко, и не холодно, а в самый раз. Начало лета так себе было, дождливо, пасмурно, боялись, что в огороде ничего не вырастет. А сейчас хорошо. Все гуляют: старики и дети, влюбленные парочки, мамы с колясками — никому не хочется в погожий вечерок дома отсиживаться.

Господи, как же остро ощущается одиночество в такие вот теплые летние вечера! Зимой было как-то легче: приплетешься по темноте с работы усталая, нальешь ароматного чайку в любимую чашку, включишь телевизор и под его негромкое бормотание нет-нет, да и закемаришь, свернувшись клубочком. Летом иначе. Вечер тянется-потянется, конца-краю не видать; тягостно одной в четырех стенах, тоскливо, а выйдешь на улицу — того хуже. Баба Аня тут как тут, аж с лавочки привскочила от любопытства, шею тянет, будто гусыня, сладенько так поет: «Здравствуй, Лидуша, что-то давно тебя не видно, думаю, уж не прихворала ли?» А сама так и зыркает острым взглядом, с ног до головы оглядывает, будто дыру проесть хочет. И тут же, не стерпев: «Твой-то как? Не вернулся, а?» У, зараза! Машу рукой, пусть сама, как хочет, мой жест истолковывает, а мне вроде как недосуг с ней болтать — спешу очень. Дела у меня, мол, важные. И бегом-бегом от нее. Завернула за угол дома, остановилась — отдышаться, успокоить болезненно рванувшееся сердце.

Куда пойти-то? Разве что в магазин. Куплю себе чего-нибудь вкусненького, пряничков каких-нибудь, что ли. Или халвы. Ужин готовить не буду, все равно кормить некого, а для себя одной варить — не хочется. В последнее время совсем аппетита нет, съем какой-нибудь бутербродик, да и ладно.

Ужин готовить не буду, все равно кормить некого, а для себя одной варить — не хочется.

В магазине чей-то ребенок орет, криком захлебывается: «Купи! Я сказал тебе, купи мороженку! Хочу-у-у!» Молоденькая мамаша, красная, что твоя свекла, шипит нервно, тянет его, упирающегося, за руку вон из магазина. А уж он заливается! Ну кто так детей воспитывает?! То ли дело мои Павлик с Дашенькой. Тихие, вежливые, аккуратные, никогда я с ними срама не знала, все говорили: «До чего ж у тебя, Лидочка, детки хорошие, послушные». Да-а, послушные… Кто бы мог подумать, что все вот так обернется.

Уф, наконец-то я дома. Партизанка, блин. Стыд какой: стояла минут пятнадцать за углом дома, ждала, когда соседки отлипнут от лавочки да по своим квартирам разбредутся. Уж очень не хотелось с ними встречаться. Опять пойдут вопросы, а потом еще за спиной обсуждать меня начнут. Кто бы мог подумать, что настанет такая жизнь — что я буду прятаться от соседей, мышкой проскальзывать в свою квартиру. Как же нам раньше завидовали! А что — образцовая семья! Субботник объявят во дворе — мы всегда в полном составе, первыми придем, последними уйдем, и всё так дружно, с огоньком — полюбуйтесь-ка на нас. Всегда мы вместе: в магазин за продуктами, на дачу, на родительское собрание. Вместе работали, вместе отдыхали.

А это потому, что я с самого начала понимала: семейные отношения — это труд, ежедневный, ежечасный. Именно труд, а не борьба за лидерство, не война. Мамка у меня была — ого-го, «комиссар в юбке», мы у нее все строем ходили, пикнуть боялись. А отец… Мягкий, слабовольный, бабуля называла его «интеллихент в шляпе» и вздыхала: «На што тебе, Татьяна, этакий чудик нужон, какой с его толк?» Я порой раздражалась — и в самом деле, чего он такой, как рыхлое тесто, без своего мнения, без инициативы. Не было у него желания напрягаться, что-то делать, к чему-то стремиться. Кулялся в жестких мамкиных руках, как послушный колобок, куда толкнет — туда и покатится. Злилась я на него, но и жалела. Понимала еще тогда своим детским умишком, как тяжело ему приходится. Он умер от обширного инфаркта, поздним вечером, прямо на улице, в скверике, где отсиживался после очередного семейного скандала.

Я решила — моя семья будет другой, я не стану превращать свой дом в боевой лагерь. С умом к делу подошла, книжек по психологии прочитала целую кучу, их тогда много продавали. Я главное тогда уяснила: равноправие должно быть в отношениях, хочешь мира да лада — умей пойти на компромисс, уважай мужа, но и к себе того же отношения требуй.

Муж поначалу ни о каком равноправии и слышать не хотел. Любил до умопомрачения, с первых же дней поставил меня на пьедестал, в рот заглядывал, каждое слово ловил. Да что там слово, я, бывает, еще подумать не успею, а он уже мои желания исполняет. От меня ни на шаг, по квартире везде следом ходил, я на балкон, белье развешивать — он за мной: «Осторожно, солнышко, не перегибайся так, дай-ка я сам», я на кухню — и он туда же, миски моет, ножик отнимает: «Сиди, лапушка, я сам овощи нарежу». Я даже смеялась: «Вась, что ты как телок привязанный, сходил бы куда-нибудь без меня, а то, глядишь, чего доброго, твои друзья болтать станут, что ты у меня «под каблуком»! А он: «Я без тебя, Лидуша, никуда!» Потом уж, когда Павлик родился, вижу, затосковал сокол мой по вольной жизни. А я что? Я же все понимаю. Сели, поговорили, я даже расписание составила: каждое третье воскресенье месяца имеет право отдохнуть от семьи, съездить с друзьями на рыбалку или еще куда-нибудь. А уж в остальное время будь любезен с семьей досуг проводить, по хозяйству помогать. Как он обрадовался! «Ты, — говорит, — золото, а не жена!»

И как только язык у него повернулся такое сказать! Я же все правильно делала, я же всегда, все как лучше хотела!

Кто бы мог подумать, что спустя какое-то время он меня этим же и попрекнет! Что он там кричал, когда уходил от меня в первый раз? Что-то непонятное, про то, что он у меня всю жизнь в крепостных, еще и Юрьев день какой-то поминал. Вот ведь дурень! И как только язык у него повернулся такое сказать! Я же все правильно делала, я же всегда, все как лучше хотела! А он: «Ты меня раздавила как личность, меня больше нет, и детей так настроила, что я для них не авторитет!» Во как! А авторитет, милый мой, заслужить надо! А какой там может быть авторитет, если ты смеешь перед детьми в развеселом виде показываться, если от тебя за версту пивным духом несет? Да никогда я детей против отца не настраивала, и мысли такой у меня не было! Только ведь они не маленькие уже были, когда Вася колобродить начал, сами все видели, понимали. Огрызаться начали, грубить. А я ж, наоборот, все Павлику выговаривала: «Нельзя так, сынонька, с папой. Он ведь, какой-никакой, а отец тебе. Как же так можно: он ведь тебя на руках маленького носил, пеленки за тобой стирал. И потом сколько он с вами возился, в цирк, в кино вас с Дашенькой водил, в парк на качели, а как кораблик вы вместе мастерили, неужто забыл».

Кораблик этот до сих пор вон на шкафу стоит. Славный такой кораблик, как настоящий, только маленький. Ой, а пыли-то, пыли-то здесь на шкафу сколько скопилось! Давно я уборку не делала, совсем дом запустила. А раньше-то мы все вместе убирались. Каждый выходной, дружненько так. Я всегда удивлялась, когда слышала жалобы от других баб, что они в одиночку на себе весь дом тянут, мужья и дети совсем не помогают, со скандалом приходится заставлять. Павлика с Дашей и заставлять не надо было, сами всегда знали, что делать. С малолетства их приучала к хозяйничанью, у каждого свои обязанности были, да еще каждый день магнитиком на холодильник список приклеивала с поручениями, и ни разу такого не было, чтоб они чего-то из этого списка не выполнили, забыли или поленились.

Всё я правильно делала, всё. Не в чем мне себя упрекнуть. И кто бы мог подумать, что детки вырастут и такую подлянку мне подкинут? Павлик как женился (Женька эта мне его, кстати, сразу не глянулась, гонористая больно девка, но смолчала я — им жить), так с первых дней рабом при супруге заделался. Что она скажет — то он и делает. А уж она-то над ним измывается! Он, стыдно сказать, даже трусы ее стирает. Позорище! Я как увидала это, не сдержалась, высказала невестке все, что думаю. Да, погорячилась немного, признаю. Но она-то какова! Теперь Павлика ко мне не пускает. К родной матери не пускает!

А Дашка? Уж от кого-кого, а от нее не ожидала! Такая умница-разумница росла, воды не замутит, цветочек аленький. Я совершенно спокойна за нее была, когда в другой город учиться отпустила. И на тебе! На втором курсе забеременела невесть от кого, да еще и дите оставить вздумала. «Одна, — говорит, — его воспитаю». Я уж ей звонила-звонила, и уговаривала, и упрашивала, все без толку, уперлась рогом и ни в какую. Я уж терпение потеряла, да и пригрозила ей: хочешь судьбу свою исковеркать — пожалуйста, только на меня не рассчитывай. Уже второй месяц от нее ни слуху, ни духу. Телефон не отвечает, наверное, номер сменила. Дозвонилась в конце концов до Дашкиной подружки Юли, они вместе учатся и комнату снимают, та успокоила: все, мол, тетя Лида, в порядке, Даша здорова, кушает фрукты, взяла в институте академ. Только на вас сильно обижается и разговаривать с вами не хочет. Будто я ей враг. А я ведь всем только добра желаю. Я ведь хочу, чтоб все были счастливы.

На втором курсе забеременела невесть от кого, да еще и дите оставить вздумала. «Одна, — говорит, — его воспитаю».

Надо же, пока думала да вспоминала, не заметила, как и стемнело за окошком. Чайник остыл. Совсем есть не хочется, прямо хоть насильно в себя впихивай. Ласточки что-то низко летают — дождь будет.

Как тяжко-то на сердце, господи! И все мучаю-мучаю себя мыслями — когда все пошло наперекосяк, где я ошиблась, что не так сделала? Свекровь вот письмо прислала, успокаивает. Вася-то у нее сейчас живет, он всегда чуть что — в деревню к матери бежит. Пишет: «Я его тут уговариваю, настраиваю, чтоб домой, к жене возвращался. Не переживай, доча, мы с тобой вдвоем его в бараний рог согнем, он у нас по струнке ходить будет». А я уж и не знаю, надо ли мне это. Устала я. Хочу, чтоб всё стало как раньше: чтоб муж любил, дети слушались, чтоб всё само собой ладно выходило, безо всяких усилий с моей стороны.

Совсем расклеилась. Надо взять себя в руки. Всё наладится. Василий рано или поздно вернется (свекровь свое дело знает!), Павлик все поймет (ну не вечно же эта стерва будет над ним верх держать?), а Даша… Бог с ней, пусть рожает. Зазвучит в доме детский смех, затопочут по полу босые пятки. И всё вернется на круги своя. Всё наладится. Спать…