Тем утром я стоял на остановке. Порывистый вихрь трепал мои неприкрытые отросшие кудри и нещадно забивался под парку. Я судорожно трясся в ожидании автобуса и уныло разглядывал улицу, охваченную предзимней лихорадкой — бледные лица, кутавшиеся в высокие воротники и шарфы; монотонные дома, увешанные безыскусными вывесками, словно разноцветными елочными игрушками; нервный поток автомобилей, утопающий в снежно-свинцовой колее. Ежедневно мне открывался этот знакомый и унылый пейзаж.

Сейчас подойдет автобус, и я вместе с шумной толпой ринусь внутрь. Иной раз природная застенчивость мешает мне, и двери закрываются прямо передо мной. Я пропускаю старушек, мамочек с детьми, тетушек… И снова ожидание. Озноб.

Это утро — не исключение. Упустив автобус, я забился вглубь остановки, сев на скамью и пытаясь закурить. И тут я заметил ее… и замер. Словно яркая клякса, девушка в оранжевом пальто оживила безнадежное серое полотно своим появлением. Она откидывала с лица непослушные пряди волос, выбивавшиеся из-под шапки, оголяя для моего жадного взора вздернутый нос, россыпь веснушек и небольшой, но сдобный рот. Я придвинулся ближе в попытке увидеть ее глаза. Она щурилась и блуждающим взглядом окидывала заснеженную улицу, но я успел разглядеть их небесный цвет. Пальто явно было ей велико. Сапоги совсем старомодные — с квадратными высокими каблуками, широкими голенищами и круглыми носками. Шапка, шарф и варежки, вероятно, являлись плодом рукоделия. Что заставило меня тогда обратить на нее внимание — до сих пор остается загадкой. То ли ее нелепое яркое пальто так привлекло. То ли очевидная нищета, выдававшая девушку с шапки до сапог. То ли ее тревожные руки, бесконечно снимающие рукавицы и поправляющие то воротник, то волосы.

Я так и не прикурил сигарету и в порыве задумчивости раздавил зловонный фильтр. Я смотрел на нее как оглушенный, на эту тоненькую, словно булавочка, девушку. Отметил кисти ее рук — совсем узкие и непривычно длинные, с круглыми ногтевыми пластинами. Она, по всей видимости, ждала муниципальный автобус, игнорируя подъезжающих частных перевозчиков.

Я разглядывал ее до тех пор, пока не подошел троллейбус, и она не скрылась за его скрипучими дверями. Глянул на часы, и понял: я опаздываю. Попытка найти заработок очному студенту вылилась в постоянную работу. Я вынужден был мотаться по району с набором инструментов, хотя, когда устраивался монтажником в компанию, предоставляющую услуги связи, со мной оговаривали график работы во второй половине дня. Так или иначе, но мой труд оплачивался. Количество заявок на подключение кабельного телевидения и интернета возрастало в нашем спальном районе, а вместе с этим и расширялась зона обслуживания. С переходом на интенсивную службу моя жизнь превратилась в постоянный беговой маршрут. Я ел, работал и учился — на бегу. А девушка в оранжевом пальто мистическим образом приостановила мой неустанный ритм на бесконечные тридцать минут. Весь день я думал о ней, протягивая провода и обжимая сетевые кабеля. И засыпал я, рисуя ее образ.

Я щедро угощал своих соседей по комнате съестными припасами, мечтая о тучном чизбургере с кунжутом. Моя расточительность длилась недолго — я слишком скоро познал особенности большого города.

Утром следующего дня я увидел ее снова. В то же время. В том же оранжевом пальто. В тех же сапогах. Я виновато оглядел свои новые кожаные ботинки — свою первую дорогую покупку. Деревенский парень, покоривший преподавателей технологического университета, наконец, располагает не только обилием продовольствия, присланного родителями, но и небольшими накоплениями. Я с дрожью вспомнил свой первый год обучения. Стипендии едва хватало на юношеские радости, а от свежих яиц и свинины бросало за границы благодарности. Я щедро угощал своих соседей по комнате съестными припасами, мечтая о тучном чизбургере с кунжутом. Моя расточительность длилась недолго — я слишком скоро познал особенности большого города. Да и чизбургер перестал манить своими идеальными геометрическими формами.

Я не сразу осознал, что подсчитываю расходы на ближайшие месяцы в надежде отыскать в них прореху. «Если бы она была моей… Я обязательно купил бы ей сапоги», — пронеслось в голове. Из ступора меня вывел дребезжащий звук штанги троллейбуса, уносившего ее в неизвестном мне направлении. Тем утром я не подошел к ней. И все последующие рассветы я встречал в мечтательно-обездвиженном состоянии. Я любовался ею, как любуются живописью в художественных галереях. Я восхищался ею, как восхищаются работой мастера, нанесшего на полотно невидимой кистью загадочную улыбку госпожи Джоконды. Я изучал ее, как астрологи изучают небесные тела, их расположение и значение. Я составлял ее портрет в преддверии сна, словно пазл, где неизменным ярким пятном выделялся воротник ее морковного пальто. Я жалел только об одном: я не умел читать мысли. Я мечтал только об одном: разгадать тайну ее тревожных рук и ускользающих от обыденности глаз цвета весенней лазури. Я хотел только одного: видеть ее каждое утро на нашей остановке и провожать в неведомый для меня путь. Со временем я вычислил алгоритм наших встреч. Каждый понедельник, среду и пятницу она появлялась ровно в половине девятого. Каждый вторник и четверг она опаздывала к намеченному часу на долгих шестьдесят минут.

Однажды воскресным днем я застал ее на остановке случайно. Она разглядывала голое небо, задумчиво качая головой и поджимая губы. Неожиданно она двинулась в сторону центральной улицы. Я пошел за ней. Казалось, она оживилась, разглядывая прохожих, автомобили и фасады зданий, лучезарно улыбаясь своему отражению в витринах. Она шла легко, будто парила над графитовой брусчаткой, наполняя встречный поток своим едва уловимым ароматом. Словно робот, я шел следом. Я не решался подойти ближе. Ближе настолько, чтобы представиться. Ближе настолько, чтобы раскрыться в своей многомесячной симпатии. Ближе настолько, чтобы коснуться, наконец, ее беспокойной руки и прижаться к ней губами, словно я — средневековый рыцарь, высказывающий свое почтение. На мгновение мне показалось, что она заметила меня. Я расправил сутулые плечи, но она посмотрела сквозь меня, куда-то вдаль. Я шёпотом произнес: «Я люблю тебя», — но ветер отнес мои слова в сторону.

В понедельник я томился в объятиях утра. Все было привычно в нем: и поток автомобилей, задыхающихся в собственных выхлопах; и едва проснувшиеся прохожие; и антрацитовые тучи, сбрасывающие редкие горсти дождя; и алфавит маршруток, пыхтящих и переполненных. Не хватало только ее. Я искал ее глазами повсюду, но тщетно. Я простоял на остановке более двух часов, но ни одного оранжевого пятна не проглядывалось в этом весеннем раннем марафоне. «Ее нет!» — с этой мыслью прошел остаток тягучего дня. «Ее снова нет?!» — почти кричал я накаленным взглядом, разрывая горячим дыханием ранний сгущающийся туман следующим днем… Больше я ее не видел. Отчего человек, вольный в выборе, обрекает себя лишь на созерцание и не использует такую мощную человеческую атрибутику, как обаяние, улыбка, голос, взгляд, интонация, жестикуляция, эмоция, наряд…

***

— Здравствуйте! Что у вас, бабуля? — я ласково вдавливал каждое слово старушке, открывшей мне двери.
— Да не показывает ничего! — крикнула старушка.

Я уверенно вошел в квартиру, понимая — бабуля совсем глухая, о чем меня заранее предупредил менеджер. Пока я разувался в полутемном коридоре, она сунула мне в руки листок с рукописной строчкой: «У меня не показывает телевизор». Я не растерялся, проворно юркнул в гостиную в поисках причины.

— Я вам все исправил и подписал, — на пальцах я пытался объяснить ей, что настроил каналы, загибая очередной фаланг. — Это первый, это второй… — я обескураженно умолк, когда милая старушка изумленно осматривала меня в свете хрустальной люстры. Она подошла совсем близко, притянула мою голову и взъерошила мои волосы.
— Ты кто? — дробя по слогам слова, спросила она.
— Так, монтажник, настраиваю вам телевизор, — смущенно ответил я, прекрасно понимая, что она меня не слышит. — Нажимаете сюда… — я все еще пытался объяснить, как на пульте дистанционного управления найти тот или иной канал, но она взяла меня за руку и вывела из комнаты.
— Вот, — она распахнула передо мной двери спальни. Я застыл в изумлении. Со всех сторон на меня смотрело множество нарисованных пар глаз, невероятно похожих на мои. На одном холсте я прикуриваю непослушную сигарету, а проворный ветер треплет мои волосы. На втором я прячусь от него за обширным меховым воротником своей парки. На третьем запечатлены лишь изгибы моих бровей, чересчур густых и упрямых. Даже мой оливковый чемоданчик с инструментами был удостоен внимания: очертания знакомой остановки, треснутая скамья и набор инструментов, отставленный в сторону…

Пораженный, я стоял, осыпаемый собственными чернильными и масляными взглядами. Не сразу я отметил фотографию девушки, до боли в сердце знакомой, заточенную в плен простенькой деревянной рамки, уголок которой был перевязанной черной лентой.

— А почему она перевязана черной лентой? — глупо спросил я, указывая на рамку, совершенно забыв о глухоте старушки. Конечно, она не ответила, лишь поднесла листок с короткой надписью: «Она считала тебя совершенством. Особенно твои волосы». Я невольно взъерошил их и стремглав бросился из квартиры, переводя дыхание уже на лавке во вдвое. «Я нашел ее, — пульсировала мысль в унисон бешеному сердечному ритму. — Я нашел ее, но, кажется, слишком поздно». Отчего же люди не используют свои возможности? Голос, улыбку, обаяние…