Я хочу признаться в убийстве. Здесь и сейчас. Почему именно здесь и именно сейчас? Потому что вы мне всё равно не поверите. Потому что я уже оправдана, моё имя давно стало другим, а труп того подонка давно превратился в прах. А вы ведь всего лишь читатели моего очередного рассказа, придуманного моим же извращённо-творческим воображением. Не так ли? Эта бумага не является признанием в официальном смысле этого слова. Вы ведь мне не верите. А мне и не нужна ваша вера. Мне нужно только ваше понимание. Может быть, ваше сочувствие. А может быть, лишь тот гонорар, который я получу за эту писанину завтра утром. Хотя, возможно, завтра утром придёт сожаление.

Ночь давит одиночеством, тревогой и ненужными воспоминаниями. Утром я не буду такой слабой. Утром я захочу порвать на клочки эти слова, эти свидетельства присутствия моей постоянной гостьи бессонницы. Эта сука не даёт мне жить. Но она даёт мне выход в другую реальность, потому что по ночам я пишу. Меня терзают мысли. Их сильно много, чтобы уместить в голове, и самые невыносимые я переношу на бумагу.

Сначала я думала заменить собаку мужчиной, но побоялась, что он будет слишком громко храпеть по ночам.

Благодаря бессоннице я стала писательницей. Я купила себе дом и собаку. Сначала я думала заменить собаку мужчиной, но побоялась, что он будет слишком громко храпеть по ночам. Он будет мне мешать. И вдруг я захочу его убить? Хотя вы мне всё так же не верите. Именно поэтому я завтра утром не порву на клочки эти листы. Я отдам их своему издателю и буду улыбаться, когда он начнёт хвалить свежую идею и какой-то непонятный мне стиль. Как это приятно! Нет не похвала, а быть убийцей и иметь возможность открыто в этом сознаться. Даже мои близкие не поверят в реальность всего написанного здесь. Уж они-то знают меня так, как никто другой. По крайней мере, думают, что знают. И ничто не убедит их в обратном. Нет, они не поверят не потому, что боятся ошибиться во мне, а потому что боятся ошибиться в себе. ОНИ не могли ошибиться на мой счёт. То есть на свой.

Какая прелесть! Но перейду к делу. Вы ведь жаждете услышать, почему я его убила? И кто этот ОН? Вы не так давно посмотрели мюзикл «Чикаго» и жаждете новых красочных криминальных историй с песнями и плясками? Хочу разочаровать сразу, всё было вовсе не так зрелищно и эффектно. Всё было глупо. Хотя песни и пляски были. В ресторане неподалёку. И когда я всадила в него нож, помню, что играла какая-то весёлая песня. Только не помню какая. Тогда мне это было не важно. Простите за оплошность. Понимаю, что вам сейчас это нужно, чтобы создать в голове картинку. Звуковой фон. Но из звуков я помню только его короткий громкий выдох и сдавленноё хрипение, когда он повалился в снег. А я даже не убежала домой. Хотя очень испугалась. Испугалась, что он останется жив. Поэтому наклонилась и вдавила нож поглубже. Постояла ещё несколько минут, а может, часов. Не помню. Но дождалась, когда он совсем затих, пощупала пульс на шее и только, убедившись в том, что эта тварь оставила меня в покое навсегда, собралась уходить. Но тут появились несколько охранников из нашего клуба. Я там работала официанткой. Они забеспокоились, что я не села на такси и решили прогуляться вокруг.

Идиоты! Вот тогда я заревела и впала в истерику. Я сказала, что он напал на меня. А я лишь защищалась. Мне поверили ВСЕ. Вот тогда это было важно. А когда мне что-то важно, я умею убеждать.

Но из звуков я помню только его короткий громкий выдох и сдавленноё хрипение, когда он повалился в снег.

Он тоже умел убеждать и за это поплатился. Сначала он убедил меня, что любит. И что он мне необходим. Потом, что я тоже люблю его. Дальше я убеждала сама себя, что не могу без него жить, что он готовит лучшую в мире окрошку, что он заботится обо мне. А знаете, что именно меня убедило больше всего? То, что он чистил мне ботинки. Это убедило меня больше его дешёвых лживых слов, подслушанных в каком-то сопливом сериале. Хотя я ведь и сама была тогда всего лишь сопливой девчонкой, которая воспринимает жизнь как бразильский сериал. И мне никто раньше не чистил ботинки.

А потом я начала сомневаться. Когда он попросил меня занять для него денег. Сначала немного, потом ещё немного. Потом я перестала выходить из дома, потому что была должна всем своим знакомым. Он продолжал убеждать, что деньги скоро пойдут, мы раздадим долги и уедем на море. Я ведь никогда не была на море! А он говорил, что я буду самой красивой девчонкой на пляже. Я улыбалась и отдавала ему очередную тоненькую пачку чужих купюр. Он целовал меня в макушку и исчезал на какое-то время.

Я вновь начинала сомневаться, тогда он появлялся и спрашивал проникновенным голосом всё из того же дурацкого сериала: «Ты мне доверяешь?» «Да», - отвечала я. А потом он не появился совсем. Я долго ждала, постепенно обретая возможность видеть и слышать. А видно и слышно было одно: что я идиотка. Что я должна кучу денег, которых у меня нет.

Мне пришлось завязывать с учёбой и идти работать. Вернее, ехать. В Германию. Там я занималась тем же, чем он занимался со мной: я разводила. Разводила толстых немецких бюргеров на деньги. Нет, это было вовсе не проституцией, а всего лишь консумацией. Хотя большой разницы я не вижу. В первом случае трахают ваше тело, а во втором - ваши мозги. Впрочем, к тому моменту они и так были достаточно затраханы, для того, чтобы не спиться и не скатиться. Мне важно было заработать денег, и я не могла тратить их на выпивку или наркотики. Хотя иногда хотелось.

Мне важно было заработать денег, и я не могла тратить их на выпивку или наркотики. Хотя иногда хотелось.

Когда я вернулась и раздала долги, он позвонил снова. Спросил, не соскучилась ли я? И не хочу ли его видеть. Я честно сказала, что не хочу. Тогда он стал приходить в клуб, где я устроилась официанткой. Первый раз его туда занесло случайно, и этот гад меня даже не узнал! Предложил встретиться и пытался схватить за руку. Конечно, он был пьян, но неужели настолько, чтобы не узнать ту, что стала его золотым дном? Глупым золотым дном? Или он помнил только мои ботинки?

Меня чуть не стошнило от воспоминаний и невысказанных обид. А девчонки щебетали, что за четвёртым столиком сидит чертовски симпатичный парнишка. От этого тошнило ещё больше. Да, он всегда был чертовски красивым!

Но почему я была такой глупой? Почему мы, женщины, вообще бываем глупы? Мы, такие умные и сильные, в какой-то момент превращаемся в героинь очередного идиотского серила, говорим глупости, смотрим в глаза, словно верные псы, и скулим, когда нам дают пинка под хвост! Почему так происходит? Может, потому, что мы много смотрим телевизор? Хотя нет. Скорее потому, что в такие моменты мы не смотрим вокруг. И телевизор здесь ни при чём. Он такая же жертва. Его не нужно убивать.

А в тот вечер сукин сын снова был пьян и караулил меня у входа. К сожалению, он всё-таки узнал. Не знаю, по ботинкам или по опрокинутому мной ему в лицо стакану. Если бы тогда он утёрся и забыл про меня, я бы тоже, наверное, смогла забыть про него. Злость моя выплеснулась вместе с мартини, ударившись о его оскаленные в улыбке зубы кубиком прозрачного льда. А он бы мог остаться жить. Но он воспринял мою маленькую месть не как месть. А как оскорбление. Наверное, за то, что я не кинулась на шею чертовски симпатичному парню. В конце концов, он ведь чистил мне ботинки.

Ирония судьбы, но в тот вечер я была именно в них. В тех старых, но удобных ботинках черного цвета с изящным замочком. Он должен был помнить мягкую кожу в руках, это ведь были дорогие ботинки. За ними следовало хорошо ухаживать. Я последовала его советам по чистке обуви и сохранила их до той ночи. Белый снег лип к чёрной итальянской коже и делал ноги тяжелее. Я шла за ним на небольшом расстоянии в темнеющий елями сквер и боялась. Боялась, что убью этого подонка голыми руками. И тогда никто никогда меня не оправдает, и мне придётся расплачиваться за него всю оставшуюся жизнь. Расплачиваться своими годами, своей молодостью, своей свободой. А я уже заплатила сполна.

Такое обиженное удивление читается в глазах моего ротвейлера, когда он вместо аппетитной косточки получает щелчок по носу.

Но он облегчил задачу. Ухмыльнулся и достал нож. Сказал, что раз я такая сука, то должна отдавать ему деньги. Каждый раз, как он этого потребует. Он много чего говорил, пытался меня напугать, но ошибся. Его слова ведь действовали только на сопливых девчонок, которые жили в бразильских сериалах. А я такой уже не была. Но он этого не знал, поэтому очень удивился, когда я вырвала у него нож и вогнала этот холодный острый предмет в его симпатичное тело. Я тоже удивилась. Всегда думала, что вогнать нож в человека трудно. Думала, что для этого требуются значительные физические усилия. Оказалось, что нет. Или я была в таком состоянии, что не почувствовала этого.

Если быть до конца откровенной, этот вопрос мучает меня до сих пор. А он так и умер с удивлением в глазах. Такое обиженное удивление читается в глазах моего ротвейлера, когда он вместо аппетитной косточки получает щелчок по носу. Забавный. Тот тип не был забавным, но его тоже следовало щёлкнуть по носу. Чтобы не забыл своё место. А место таких типов в моей жизни теперь строго определено: либо в морге, либо на бумаге. Вот как сейчас. И как тогда ночью в тёмном сквере.

Ты всё прочитал, дорогой? Надеюсь, теперь ничего объяснять не надо? И не прячься за ротвейлера, он со мной согласен. Да, я опять была глупа, а ты даже не чистил мне ботинки!

А читатели всё равно подумают, что это лишь рассказ.