Мои папа и мама архитекторы. Они проектируют разные здания, но самым интересным и важным своим проектом считают меня. Поэтому увлечённо работают над моим всесторонним гармоничным развитием. Особенно старается мама.

В семь лет я пошла сразу в две школы: среднюю с углублённым изучением иностранного языка и художественную. Мама пыталась записать меня ещё и в третью — музыкальную. Но не получилось. На собеседовании какой-то очень старый дяденька в чёрном костюме с галстуком-бабочкой спросил, кем я хочу стать, когда вырасту, и я честно ответила: знаменитым клоуном. Накануне мы всей семьёй с восторгом смотрели «Снежное шоу» Вячеслава Полунина. После него я и решила посвятить себя благородному делу: веселить людей. Родители об этом пока не знали. Музыкальный старичок первым спросил.

На собеседовании какой-то очень старый дяденька в чёрном костюме с галстуком-бабочкой спросил, кем я хочу стать, когда вырасту.

— Вот так сразу и знаменитым? — засмеялся он.

— Может, и не сразу, — обиделась я. — Постепенно.

— А музыку любишь? На каком инструменте хочешь играть?

— Ни на каком, — опять не стала я обманывать. — Это мама хочет, чтобы я на пианино играла. Для общего гармоничного развития.

Дедушка опять рассмеялся и предложил спеть мою любимую песню.

Я задумалась. Может, из мультиков чего? Нет, слишком по-детски. Лучше папину любимую.

— Йестедей, ол май траблс симд со фар эвэй, — затянула я, старательно соблюдая артикуляцию, как учил папа. Английским мы с ним начали заниматься, когда мне исполнилось три года, и Битлы нам в этом очень помогали. — Нау ит лукс ас соу зей хи тю стэй…

Дедуля удивлённо вытаращился на меня, а я испугалась, что не смогу допеть до конца, потому что не помню следующий куплет.

— О-о-о, ай билив ин йестедей, — с чувством пропела я и глубоко вдохнула, растягивая паузу, вспоминая, как там дальше.

— Ого! — прервал меня дед. — Тебе не музыкой надо заниматься, а иностранными языками. Слуха у тебя совсем нет, зато какое произношение!

— Я занимаюсь. В школе французским и с папой английским. Ещё рисую, — похвасталась я.

— Кошмар какой, — ужаснулся дедушка. — Когда же ты играешь?

— Пока не играю. Мама сказала, играть меня здесь научат.

— М-да. Бедная девочка…

Старичок погладил меня по голове и вышел в коридор, где ждала мама. Там он стал что-то говорить вначале тихо, потом громче, и я расслышала «не мучьте ребёнка!».

— У меня камень с души упал, когда Ада согласилась заниматься с Олей! Она превосходная пианистка.

Они ругались за дверью, а я стояла и думала о том, что кричать на маму бесполезно. Папа говорил, она как фейерверк — потушить невозможно, надо ждать, когда само погаснет.
Старичок вернулся весь красный и сказал:

— Иди и постарайся убедить родителей, что лучше быть хорошим клоуном, чем плохим музыкантом…

Я не стала рассказывать ему про фейерверк. Кивнула и вежливо попрощалась.

Как я и думала, мама не сдалась. Она решила учить меня музыке ин-ди-ви-ду-аль-но. Папа идею поддержал (попробовал бы он не поддержать!), и мама начала искать мне преподавателя.

Заниматься музыкой у меня не было никакого желания. Но спорить с мамой, и без того расстроенной моим неправильным выбором профессии и провалом в музыкалке, тоже не хотелось. Я молчала и надеялась, что как-нибудь «само погаснет».

Не погасло. Через три дня мама радостно сообщила папе:

— У меня камень с души упал, когда Ада согласилась заниматься с Олей! Она превосходная пианистка.

Я сидела за уроками и прислушивалась к разговору родителей. Слова мамы меня сильно удивили: совершенно непонятно было, при чем тут какой-то камень.

О камнях в почках и в печени я слышала: бабушка с подругами при мне их обсуждала, а про камни на душе — никогда. Зато я знала, что душа находится внутри человека… Я представила, как из моей хрупкой мамы выпадает булыжник. Это, наверное, очень больно. Бабушку в больницу увезли, когда у неё из почки камень выходил… Но, возможно, если камень не упадёт, будет ещё хуже. Придётся таскать в себе тяжесть… Хорошо, что упал. Но куда потом девался?.. Наверное, мама подняла его и спрятала. На память. Когда мне выдергивали расшатанные молочные зубы, мама забирала их и складывала в спичечный коробок. Камень с души наверняка больше зуба, вряд ли в коробке поместится… Размышляя над судьбой камня без мамы и мамы без камня, я продолжала прислушиваться.

Благодаря нашим урокам у бедной пианистки появятся деньги на лекарства, а после занятий я буду веселить мальчика, и он выздоровеет.

Папа возразил неуверенно:

— Если слуха нет, зачем девочку напрягать и зря деньги тратить?

Мама в ответ произнесла красивую длинную речь о гармоничном развитии ребёнка, всестороннем образовании современной женщины и неуместной экономии на детях.

Папа молчал.

— К тому же, — добила его мама. — Это будут не только полезные, но и благородные расходы! Ада несёт тяжкий крест: содержит инвалида на ставку аккомпаниатора. Ты знаешь, сколько стоят лекарства? Она берёт подработку на дом, потому что не может надолго оставить больного ребёнка…

Тут мои мысли перескочили с загадочного маминого камня на тяжкий крест неведомой Ады. Я представила своего ровесника — мальчика, конечно — в инвалидной коляске… нет, лежащего в белой постельке, одинокого, грустного, всеми оставленного. Воображение у меня хорошее, в носу защипало от жалости к несчастному инвалиду. Вот! Вот где пригодится мой талант клоуна. Благодаря нашим урокам у бедной пианистки появятся деньги на лекарства, а после занятий я буду веселить мальчика, и он выздоровеет. Мама говорила, что «позитивный настрой помогает справиться с болезнью»… Да! Он выздоровеет и… влюбится в меня! Ах!.. Ради этого стоило пожертвовать собой… В мечтах я почти дошла до свадьбы с прекрасным бледным юношей, но мама разрушила недостроенный воздушный замок.

— Оля! — позвала она. — Завтра папа заберёт тебя с продлёнки и повезёт к учительнице музыки. Пожалуйста, старайся. Это нужно в первую очередь тебе.

Я могла бы поспорить, кому чего больше нужно, но очень хотелось познакомиться с будущим женихом, и я промолчала.

…Дверь нам открыла высокая худая женщина в очках.

— Здравствуйте. Проходите, пожалуйста. Ты Оля? А я Аделаида Прокофьевна.

Передав меня учительнице, папа пообещал вернуться через полтора часа и уехал по делам.

Мои мысли были там, за закрытой дверью, где лежал красивый бледный мальчик в ожидании встречи со мной.

Я шла за Аделаидой Прокофьевной и вертела головой по сторонам в попытке вычислить, где же лежит больной мальчик. Там кухня, здесь туалет и ванная… Слева закрытая дверь, прямо — открытая. Мы прошли прямо и оказались в большой светлой комнате. У стены стояло черное блестящее пианино. Я ждала, что меня посадят к инструменту и сразу покажут, как надо играть, но учительница сама села на крутящийся табурет, а меня усадила на стул рядом и сказала:

— Сегодня у нас вводное занятие. Я расскажу тебе о фортепиано. Ты узнаешь, для чего нужны педали, почему клавиши белые и черные, что такое октава и музыкальный жанр…

Наверное, это был очень интересный рассказ, но я мало что услышала и поняла.

Мои мысли были там, за закрытой дверью, где лежал красивый бледный мальчик в ожидании встречи со мной. В то же время я понимала, что своим невниманием ставлю под угрозу его выздоровление и нашу будущую дружбу. Я честно пыталась вникнуть в рассказ Аделаиды Прокофьевны, но безуспешно.

Наконец, появился повод выйти.

— Можно в туалет, — робко проблеяла я.

Пианистка в это время представляла мне музыкальный жанр «марш». Она яростно била по клавишам и всем телом падала вперёд, нажимая ногой на педаль… От моего вопроса Аделаида Прокофьевна словно споткнулась на бегу и замерла. Сказала тихо: «Конечно. Иди. Полотенце возле умывальника», — и снова начала играть, но уже что-то грустное.

Я медленно шла мимо заветной двери. Щёки мои горели, уши превратились в сверхчувствительные локаторы и, как мне показалось, уловили какой-то шорох…

На обратном пути любопытство победило окончательно. Пользуясь тем, что пианистка играла, а значит, не видела и не слышала меня, я тихо нажала на ручку. Дверь скрипнула, чуть подалась и внезапно распахнулась так резко, что я чуть не упала. На пороге стояла толстая девушка в клетчатом платье, со странно неподвижным плоским лицом. Она без выражения посмотрела на меня узкими глазами и вдруг замахала короткими ручками с чересчур маленькими пальцами и закричала что-то непонятное, брызгая слюнями… Сумасшедшая!

Выбежала учительница, взяла меня за плечи, втолкнула обратно в большую комнату, а сама начала успокаивать взбудораженную толстуху.

Калейдоскопом пронеслись в голове ужастики про психов и маньяков, убивающих людей с изощрённым коварством. Мы с девчонками любили пугать ими друг друга. Я оцепенела.
Выбежала учительница, взяла меня за плечи, втолкнула обратно в большую комнату, а сама начала успокаивать взбудораженную толстуху. Дверь закрылась, голоса стихли. Я села обратно на свой стул и закрыла глаза. В ушах у меня гудело, в животе тошнило…

— Оля, — голос Аделаиды Прокофьевы звучал глухо, словно издалека, — не бойся. Это моя дочка Наташа, она хорошая, добрая! Её болезнь не опасна…

Аделаида говорила что-то ещё про генетику, но раздался звонок, и я понеслась в прихожую навстречу папе.

На улице я спросила его:

— Как ты думаешь, мама сильно рассердится, если я скажу, что не хочу учиться музыке?

— Думаю, не сильно, — ответил папа, внимательно глядя на меня. — А ты чего какая-то… опрокинутая? Что-то случилось?

— Ничего не случилось, — пробормотала я. — Просто не хочу и всё.

Я не смогла рассказать папе о странной дочке пианистки. Почему-то мне было стыдно.

— Не бойся, никто силой не заставит тебя заниматься, — уверенно сказал папа, усаживая меня в машину.

Дома мама спросила:

— Ну как? Понравилось? Будешь учиться?

— Нет, — решительно отказалась я. — Не буду.

— Ну и ладно, — на удивление легко согласилась мама. — Была бы честь предложена.

В груди у меня вдруг стало необыкновенно тепло и радостно.

Мы с папой переглянулись и засмеялись.

— Вы чего такие довольные? — удивилась мама.

— Камень с души свалился, — сообщила я неожиданно для самой себя.

В тот же день меня покинула мечта стать клоуном.

— Видишь, Наташа, — сказала Аделаида Прокофьева, — Оля совсем не страшная, а ты испугалась.

Мой окончательный разрыв с музыкой не помешал маме подружиться с пианисткой и пригласить её с дочкой к нам в гости.

— Видишь, Наташа, — сказала Аделаида Прокофьева, — Оля совсем не страшная, а ты испугалась.

Наташа кивнула и улыбнулась, а я смутилась. Хорошо, что никто не знает про мои мысли о красивом бледном мальчике…

А всё-таки, жаль, что не пришлось его спасать. Заодно я бы и на фортепиано играть выучилась.