На главную
 
 
 

Ирода
Автор: Светлана / 09.06.2016

Скорый поезд Москва-Екатеринбург стремительно листает ржавый осенний пейзаж за окном.

Наш последний вагон болтается туда-сюда как собачий хвост, вздрагивает, подскакивает, будто задался целью стряхнуть всех своих пассажиров с их плацкарт.

День быстро улетает в никуда вместе с тусклым солнцем.

Вечером проводница разносит чай, после собирает стаканы и гасит свет, оставив лишь синюшное аварийное освещение…

 

Я то проваливаюсь в сон, то выплываю в реальность.

Полноценно отключиться мешает не только опасение свалиться на пол вместе со сползающим матрасом. Добавляя к телесным неприятные слуховые ощущения, что-то непрерывно бубнит пожилая соседка напротив. Её спутники — два чернявых мужика диковатого вида, один постарше, другой помоложе — сразу после посадки влезли на свои верхние места и каменно уснули. А она села к окну, расстегнула дублёнку, спустила с головы пуховый платок и принялась терзать мобильник в безуспешных попытках куда-то дозвониться.

Свои неудачи женщина тихо, но назойливо сама себе комментирует на непонятном языке. Изредка по проходу в туалет и обратно ходят сонные пассажиры, каждого она о чём-то тихо просит, помощи не получает и снова принимается досадливо бубнить.

В конце концов, поняв, что уснуть не получится, я сажусь за столик напротив беспокойной попутчицы. В полумраке могу рассмотреть только тревожные чёрные глаза. Цыганка? Нет, те бойкие, у них не бывает таких озабоченных лиц, из Средней Азии, скорее всего.

Она отрешённо кивает на моё «здрасте», снова тычет в кнопки, бормочет, трясёт маленький старомодный аппарат, греет его в ладонях, словно реанимирует умирающего птенца…

— Не отвечают?

— Как приехали в Москву, не могу дочке дозвониться, — у неё заметный акцент, но правильная речь.

— Откуда приехали?

— Из Ташкента. Дочка там живёт. А мы с отцом в Чирчике... Она в Ташкент замуж вышла. Поступила в институт, через два года её посватали…

Охотно, с подробностями женщина рассказывает, как не хотела отдавать единственную дочь замуж в столицу, где живут недобрые люди, и среди них — родители зятя...

В моей дремотно-тяжёлой голове возникают картины чужой жизни, словно крутится кино о молодой узбечке, угодившей в жадную, неласковую семью новых родственников...

«Деньги, деньги, всё им мало… Отправили своего сына на север на заработки, и её заставили с ним поехать. Как же! Плохо ведь в чужой стране одному без женской руки!.. А она всего год назад родила… Малыш в Ташкенте остался… На Урале солнца нет, холодно, круглый год снег… Она болеет…»

Моя девочка… Доченька... Мама, мама!

Наваждение…

Чтобы очухаться, поддерживаю разговор:

— Но они сумели устроиться? Хорошо получают?

— Ничего про деньги не знаю. Он у земляка таксистом работает, а она на заводе, где порошок бельё стирать делают…

— Знаю такой.

На производстве бытовой химии я действительно когда-то побывала в качестве репортёра. Потом долго не могла избавиться от застрявшей в организме ядовитой вони. Помню гастарбайтеров: чёрные глаза над белыми респираторами…

— Да-да, она там, моя маленькая Ирода… А тебя как зовут?

— Света. А вас?

— Я Латифа. Это мой муж Юсуф, — она показывает на верхнюю полку, где из-под белой простыни торчит пятка в черном носке. — А там его брат, — взмах рукой к другой полке.

Сложное восточное имя брата я не разобрала, но не переспрашиваю.

— Мы все вместе поехали, потому что её надо забрать. Пусть мужчины как следует поговорят с зятем. Он позвонил, сказал, Ирода сильно кашляет… Аллергия, вроде. Да никогда у неё такой болезни не было, — Латифа пожимает плечами. — Дочка, наверное, простыла, а на том заводе болеть не разрешают, сразу увольняют. Она мне рассказывала. Потом зять у неё телефон отобрал. Говорит, два телефона дорого, на мой звони… Вот, звоню, не могу дозвониться.

— Послушайте, — осеняет меня. — У вас, наверное, роуминг не подключен!
— Как это?
— Такой тариф, чтобы в другой стране разговаривать.

Латифа нервно дергает мужа за руку, заставляет спуститься.

Они коротко говорят о чём-то на своём языке и будят брата с трудным именем.

Сначала втроём бурно совещаются, потом замолкают. Сидят, в шесть глаз грустно смотрят за окно, где уже зарождается рассвет мертвенно-бледный, как аварийное освещение.

Понимаю: роуминга нет ни у кого. Представляю себя на месте матери — разве может быть что-то хуже неизвестности? Тоже начинаю переживать за юную Ироду и предлагаю позвонить с моего мобильника.

Латифа обрадованно диктует номер.

Долгие безответные гудки.

— Рано ещё, — утешаю я. — Спит ваш зять. Позже позвоним.

Проходит проводница, громко возвещая, что скоро начнётся санитарная зона…

 

Вагон освещается ярко и оживлённо гомонит.

Мы с Латифой выходим в тамбур, где она без умолку продолжает взволнованный рассказ о дочке. Больше всего её мучает то, что позволила столичной родне нарушить вековую национальную традицию:

— У нас так принято: женщина с новорожденным ребёнком хотя бы три дня должна провести у родителей, в их доме, а мою Ироду с сыночком не отпустили... И я не настояла, не защитила… С родственниками ссориться не захотела… Не могу сказать, как сердце болит!..

Я слушаю и продолжаю набирать номер.

Наконец, отзывается мужской голос.

Прошу позвать Ироду.

— С ней хочет поговорить мама, сейчас передам трубку, — сообщаю вежливо и вздрагиваю от яростного крика:

— Нет! Пожалуйста! Не надо! — кажется, мужчина плачет. — Ирода умерла в больнице сегодня ночью. Не говорите никому! Я на вокзале встречу, сам скажу…

Латифа не сводит тревожного взгляда с моего лица. Кажется, всё понимает, но… Я должна её обмануть... Как? Не знаю… Не могу...

Не могу!

 

Она не плачет — дико, страшно воет и рвёт на себе волосы, что-то кричит по-узбекски… До конца дней своих не забуду этого бесслёзного воя, не смолкавшего до самого Екатеринбурга.

На крик сбегаются ничего не понимающие пассажиры.

Встревоженная проводница приносит валокордин, но Латифа не обращает внимания на протянутый ей стакан.

Пока мы хлопочем вокруг Латифы, её муж и его брат сидят молча с окаменевшими лицами и сжатыми кулаками…

Они встают, когда из вагона выходят все пассажиры и входит их зять — растерянный щуплый парнишка.

Молодые мужчины под руки ведут воющую Латифу к выходу, за ними идёт Юсуф с сумками в обеих руках. Последней к выходу плетусь я, чувствуя себя почему-то бесконечно виноватой.

Перед распахнутой дверью вагона Юсуф оборачивается и в упор смотрит мне в глаза двумя бездонными чёрными дырами, из которых выглядывает ад… Тот самый, куда дорога вымощена благими намерениями…



 
 

Что не так с этим комментарием ?

Оффтопик

Нецензурная брань или оскорбления

Спам или реклама

Ссылка на другой ресурс

Дубликат

Другое (укажите ниже)

OK
Информация о комментарии отправлена модератору