Семидесятые.
Мухосранск.

Столкнулась поздним вечером в тёмном переулке банда пьяных хулиганов с тремя девчонками.
Две убежали, а Ольке бежать западло стало. Глянула гордо — рожа татарская: «Да, я татарка! Сегодня ты меня трахнешь, а завтра тебя не будет!» Отступились.

Тут и подружки прибежали спасать. Подмогу привели. Только незачем.

О татарской слободке в Мухосранске много тогда разговоров было. Жестокие там дети, суровые законы.

Было Ольке чем гордиться: красивая, богатая, и все у неё на блюдечке — институт, потом работа не пыльная с хорошей зарплатой.

Так Олька в первый раз взяла на понт.

Не оттуда она была. Директорская дочка, с мамой в горы ходила, по скалам лазала. Плакала, но лазала.

Было Ольке чем гордиться: красивая, богатая, и все у неё на блюдечке — институт, потом работа не пыльная с хорошей зарплатой.

Встретила она как-то старую подружку, а та спрашивает: «Почему это я на заводе вкалываю, а ты в конторе сидишь?!»

Олька врать не стала из гордости — ничего не ответила.

И подружка больше не подружка.
Мужа себе Олька оторвала раскрасавца, делового, ушлого, как сама, бывшим подружкам на зависть.

Смотрелись идеальной парой. Муж её обожал до слёз, до судорог.

— Ты моя куколка, нежная такая, ножки стройные, ручки тонкие, как мой хрен.
— Это у тебя хрен как моя рука.

Но не такая она наивная была — Олька: «Хрен бы он на мне бы женился, не будь я директорской дочкой».

Прошли времена застойные. Зарплаты смешными стали. Олькины родители на пенсию вышли. Ушлый муж в бизнес ушёл и домой оттуда не вернулся. Что он дома забыл?

Олька тоже было в малый бизнес сунулась: в Польшу, в Китай, в Турцию съездила, попробовала сквознячок уличных барахолок, копеечный навар. Ощутила себя бараном в общем стаде. Чувство было невыносимым. Душу бы дьяволу продала, только бы от стада отбиться.

А дьявол — только кликни — вот он, без рогов, без копыт, в штатском, разложил перед Олькой телеги: «Подписывай! А хочешь — просто чистые листы подписывай. И будет тебе зелёная улица. Страшно пустой лист подписывать? Придумай сама любую историю, из пальца высоси и подпиши». Придумала, подписала не кровью — простыми чернилами. Много она потом всяких историй напридумывала, из пальца высосала, и не только из пальца. Не знала Олька, что все эти истории потом материализовались и много людям бед принесли.

Ослабела душа её, как завёлся в ней паразит — демон предательства, зато гордости поубавилось. Открылась перед Олькой зелёная улица. И пошла она по ней путаной в крутую гостиницу, а надоело, за границу отправилась в Швецию политической беженкой.

Тут и муж из бизнеса вернулся. На ушлого ушлее нашлись — обобрали и подставили. Бери его теперь себе в зад сколько хочешь. Взяла его Олька с собой в заграницу.

Помотались, помыкались. Потом, наконец, пристроились. Он швейцаром в задрыпанной гостинице, она санитаркой в психбольнице.

Попала она с мужем в лагерь для эмигрантов, где все были такие же «политические» и бывшие: бывшие мужья, жёны, бывшие любовники, любовницы, бывшие чемпионы, бывшие крутые, бывшие красавицы и красавцы.

Когда чиновники по делам эмиграции попросили бывшую гордую Ольку рассказать, как её пытали в застенках КГБ за её политические убеждения, она заплакала от стыда, и ей поверили, дали вид на жительство.

Дали им с мужем Шведскую вольную. И стали они мотаться в Швеции не у дел. Помотались, помыкались. Потом, наконец, пристроились. Он швейцаром в задрыпанной гостинице, она санитаркой в психбольнице.

Разве будет бывшая директорская дочь со швейцаром жить?
Разве будет бывший крутой бизнесмен с санитаркой жить?

Олька подумала, есть варианты и получше. Как выйдешь на танцы или в бар — отбоя нет от кавалеров. Шведские мужчины любят русских женщин замуж звать. Позовут, а сами в кусты.

А русскому мужчине эмигранту куда деваться? Объявление в бюро знакомств в Россию подать. Желающих в Швецию приехать отбоя нет — все молоденькие, хорошенькие. Минуту с ними по телефону поговоришь — в любви и верности клянутся. И ведь не врут. Сами в это верят, пока вид на жительство не получат – а там прощай, дяденька, если дяденька до этого молоденькой ребёнка заделать не успеет. Ушлый Олькин муж выписал себе молоденькую и, конечно, успел.
Олька себе среди эмигранток подружек по несчастью нашла, чтоб не скучно было одной счастье искать. Искали они, искали. Кто как пристроился.

А Олька лучше всех. Всем довольна. Ходит — хвастает. Опять гордая.

Была Олька, да вышла.
Вышла замуж за инвалида. Квёленкий — ручки-ножки соплёй перешибёшь, голова большая, на тонкой шейке, как шарик на ниточке, глазки водянистые, мёртвые. В памтерсах ходит. Сочится у него вонючая дрянь изо всех дыр. Но дойный — то за заграницу свозит, то в ресторан пригласит, то подарок купит. Не по собственной инициативе, под Олькиным давлением, конечно. Страдает Олькин муж от вынужденной доброты ужасно.

У каждого своя система рациональности. Трудно признаться себе, что грабанулся по-глупому, продался задёшево, купился на мишуру.

Жизнь прошла, как песок между пальцами.

Я скучаю по той Ольке, которую не вернуть.