Он ничего не мог поделать со своим неловким вынужденным молчаньем, начинающимся сразу же вслед за приходом матери…

Пожилая, щуплая женщина, аккуратно разувалась в прихожей, воровито посматривая на сына, и нервно улыбалась.

— Вот, — говорила она, — в гости пришла, прости, что без предупреждения! — она долго затем молчала, покорно ожидая от него чего угодно в ответ, только не этого, ставшего уже привычным, сердитого безмолвия.

Но Филипп по-прежнему был верен собственному правилу: никогда не возобновлять отношений с теми, по чьей инициативе они были разрушены. Это правило являлось железным и не подлежало никакому пересмотру.

Мать нарушала покой сыновьего одиночества дважды, своим тупым бабьим умишком пытаясь повлиять на отпрыска, желая вызвать в нем стимул к семейной, а потому и порядочной жизни.

Только ничего у нее не вышло. Не такой Филипп человек, чтобы позволять копаться в его душе каким-то там старым девам, пусть и по просьбе матери забредшим в его одинокую берлогу.

Не такой Филипп человек, чтобы позволять копаться в его душе каким-то там старым девам, пусть и по просьбе матери забредшим в его одинокую берлогу.

…Возвратившись как-то с работы и узрев настежь открытую дверь собственной квартиры, мужчина взбеленился.

Конечно, тогда он хватил лишку, рыча, словно раненый медведь на побледневшую и чудом не свалившуюся в обморок самовольницу, решившую похозяйничать в его отсутствие в помещении.

Мрачно осматривая опущенную крышку унитаза и собственные стираные портки в углу на батарее, Филипп коротко хрюкнул, затем промычал что-то, а уж после заорал так громко, как не кричал до него ни один старшина на плацу в пору его молодецкой юности.

К тому времени завершившая в его квартире уборку рыжая дурнушка, схватившись за грудь, с трудом переводила дыхание, выслушивая гневный монолог строптивца. Дождавшись конца длинной, витиеватой фразы, выполненной в «лучших» традициях злостных матерщинников, она устало опустила руки и поплелась к выходу.

— И это забери с собой! — рявкнул тогда он напоследок, швырнув вслед спускающейся по лестнице женщине сумку с провизией. — Мне чужого не надо.

Пока непрошеная гостья молча подбирала рассыпавшиеся по ступенькам картофелины и огурцы, сдувала сор с вывалившегося из сумки куска мяса, он плевал себе под ноги, стоя в дверном проеме, и порывался помочь ей убраться побыстрее, одновременно вспоминая о том, что сегодня ему стукнуло сорок.

— Якорь тебе в дышло, — крикнул он своему отражению в зеркале в тот злосчастный вечер. — Чтоб ты сдох!

С матерью он особо разбираться не стал. Просто не пустил однажды ее на порог, закрыв двери перед ее носом, и дело с концом.

— Баста! — прокричал он ей коротко вместо объяснения. — Пошла вон!

…Вторая бабья ошибка была допущена ею же спустя неопределенный промежуток времени. Неопределенный потому, что он просто не помнил, когда именно перестал впадать в беспробудную пьянку и понемногу осознавать настоящее, с его пустыми закопченными кастрюлями и прокисшими помоями в тазу.

Как они там очутились, мужчине было невдомек. Невыносимая вонь, сопровождавшая его всю дорогу, пока он шел, покачиваясь, к мусорному баку на улице, недвусмысленно исходила от противной зеленоватой каши, повторявшей точь-в-точь те же движения, что и мысли в его несвежей голове.

Помотав ею и открыв ногой дверь в подъезд, Филипп едва не упал, заметив видение, возникшее вдруг справа от него, — прекрасную незнакомку в собольей шубке и сапожках из черной тонкой кожи.

Он что-то промямлил, пропуская длинноногое создание в подъезд, и неловко шагнул следом, отмечая про себя его (создания) симпатичность.

Филипп едва не упал, заметив видение, возникшее вдруг справа от него, — прекрасную незнакомку в собольей шубке и сапожках из черной тонкой кожи.

Спрятав таз за спину, Филипп чуть снова не упал. Белокурая бестия, распахнув шубейку, широко улыбнулась. Водя тоненьким пальчиком по замочной скважине двери печально известной квартиры, девушка дважды подмигнула ее остолбеневшему хозяину.

— Ну, что, дружок? — промурлыкала она. — Покувыркаемся?

Похожий на егеря в период зимней охоты, заросший до бровей «дружок», одним движением левой руки смахнул незнакомку, словно досадную помеху, со своего пути, злорадно наблюдая за тем, как она, закачавшись на высоченных каблуках, едва не упала, испачкав шубку о белёную стену.

Девушка, поджав губы, торопливо сбежала по лестнице, юрко перебирая своими тонкими лапками.

Этажом ниже она остановилась и, высказав мужчине всё, что думала о нем в этот момент, со слезами в голосе поклялась, что «деньги, заплаченные ей старой курицей, не вернет!»

…Мать долго пыталась ввести его в заблуждение, открещиваясь от сыновьих обвинений, словно ученик Христа, — Петр от вопросов служанки.

— Последний раз спрашиваю! — пригрозил ей Филипп, тщетно пытаясь узнать правду о визите проститутки.

Если бы не ее просьбы о прощении, а также крокодильи слезы и попытки обнять сына дрожащими руками, так и пребывать бы ему в догадках.

Злорадно хмыкнув и напялив куртку, выяснивший истину мужчина сам вышел из квартиры, не рискнув выгонять мать.

На улице трещали морозы, да и ночь была черной, словно деготь. Во дворе выли собаки, переговаривались во весь голос какие-то пьяные деды.

Филипп хмуро смотрел на сжатые в кулаки руки, пытаясь совладать с собственным гневом, и решал, как впредь станет поступать.

— Хочешь, здесь живи, — пробурчал он, вернувшись в квартиру и захлопнув ногой дверь. — Я могу снять себе комнату в коммуналке. Как знаешь! Только учти, еще раз хоть одна попытка с твоей стороны вмешаться в мою жизнь, — и я больше тебе не сын.

…Очередной визит матери был встречен им как обычно.

«Не ждали», — можно было именно так обозначить то, что происходило сейчас в прихожей, а именно — молчаливое противостояние одного вкупе со шмыганьем носом и горестными вздохами другой.

Сегодня мужики пригласили его отметить с ними одно дельце, пообещали ящик водки поставить, организовать закуску. В животе у него заурчало.

— Ну, — набычился мужчина, застегивая на верхнюю пуговицу свежевыглаженную рубашку.

Он провел пальцами по петелькам, удостоверившись, что все пуговицы на своих местах, и пригладил воротник. Сегодня мужики пригласили его отметить с ними одно дельце, пообещали ящик водки поставить, организовать закуску. В животе у него заурчало.

— Зачем пришла? — спросил хмуро, посматривая на часы.
— Да вот, сынок, — торопливо заговорила женщина, вскидывая голову и с мольбой глядя на сына. — Болезнь у меня, хворая я. Вот-вот, гляди, помру, а внучков-то и не видела!

Побледневший мужчина недоверчиво уставился на старуху. В коридоре повисла тишина, нарушаемая изредка едва сдерживаемыми всхлипами.

— Пожалел бы ты меня, — женщина шмыгнула носом, делая робкие шаги навстречу сыну. — Женился бы, сынок.
— Некогда мне сейчас, — помолчав немного, прокаркал Филипп. — Дела у меня есть поважнее, нежели твое вранье.

Несмотря на то, что, как и прежде, лицо близкой родственницы алело румянцем, свидетельствовавшим о ее здоровье, мужчина перед уходом не стал перечить матери, а милостиво разрешил ей остаться на ночь и даже приготовить ему борщ.

…Домой он вернулся намного раньше, чем планировал. Злой, как черт, и почти не пьян. Расслабиться не удалось. Оно и понятно, — не каждый день выслушиваешь от родительницы уверения в ее смертельной хвори.

Поднимаясь по лестнице обшарпанного подъезда и с наслаждением вдыхая аромат пищи, мужчина даже и не думал о чем-то непредвиденном, полагая, что между ним и матерью все выяснено. Рисковать снова отношением с сыном любая нормальная женщина на ее месте просто не стала бы.

Услышав доносящийся из квартиры шум от переставляемой мебели, Филипп ругнулся. Он в три прыжка преодолел оставшееся до квартиры расстояние и на полном скаку вломился в двери.

В квартире закричали.

Несколько мгновений разъяренный мужчина и почти не перепуганная, молоденькая девица в подоткнутом платье изучали друг друга.

Затем, коротко рассмеявшись, девушка принялась одергивать на себе одежду. Затея эта была бесполезной, поскольку вид ее голых соблазнительных ног уже отпечатался перед мысленным взором Филиппа четким снимком.

Затея эта была бесполезной, поскольку вид ее голых соблазнительных ног уже отпечатался перед мысленным взором Филиппа четким снимком.

— На выход, — тем не менее коротко приказал он, поддев ногой табурет, валявшийся неподалеку. — Живо!
— Подождите, — залепетала девушка. — Наверное, произошла какая-то ошибка! Я ваша новая горничная с сегодняшнего вечера, и мой рабочий день еще не закончился.

Она завопила, когда новоявленный хозяин потащил ее босую к входной двери. Девушка уперлась пятками в пол, пытаясь воспрепятствовать столь бесцеремонному обращению.
Она густо покраснела, когда в пылу борьбы лиф ее платья треснул, и одна грудь показалась из прорехи.

— Ну, козлина, — ловко прикрыв ее, пробурчала вдруг неуловимо изменившаяся то ли и вправду горничная, то ли еще одна покусившаяся на его холостяцкий мирок дева. — Зря ты это затеял, теперь держись.

Гостья, увернувшись, размахнулась и отвесила не успевшему прийти в себя от увиденного негодяю крепкий тумак. Затем, попятившись, она разбежалась и въехала в него подобно тарану, сосредоточив всю свою силу на злодейском ударе в пах.

— Сволочь, — коротко бросила она, собирая по квартире разбросанные вещи и сваливая их в угол, где уже ничком возлежал ныне обездвиженный ею элемент. — Это тебе на память! — она кинула в него старым башмаком. — Только попробуй на свою мать руку поднять, отшибу!

Прислушиваясь к ее неторопливым шагам на лестничной площадке, Филипп будто понял вдруг одну ускользающую от него немаловажную деталь. Ему показалось, что именно сегодня он все же познакомился со своей судьбой, пусть хоть и таким вот неожиданным образом.

Мужчина перевернулся на спину и захохотал...