Мир раскрывается подобно страницам непредсказуемого фолианта, написанного чьей-то твердой рукой, где ты попадаешь в центр повествования, зародившегося задолго до тебя... и совершенно очевидно, что так же невозмутимо история продолжится и после...

День начался как обычно - с погружения, с игры бисером слов и текучестью строк. Утренний ветер уже трепетал фоновым ритмом любопытного беспокойства и свежести… Еще не открывая глаз и щурясь от щемящего, тонкострунного ощущения блаженства внутри, О-ланг начала слагать нить словосочетаний, вплетая в них то, что появлялось... не смысл, нет. Содержанием того, что получалось, был ритм, зов, собирание…

Бау-у-у - барабанным раскатом катились, как камешки горной речки, согласные. А-о-ла - ложились над ними гласные, серебристыми лучиками флейты оттеняя свою хрупкость и нежданную грацию.

О-ланг не вкладывала в это себя, свою силу, она позволяла этому быть, пропуская сквозь себя, ловя, как ловят ртом дождинки, изгибаясь телом там, где того требовал этот скользящий, ветреный поток ритма… Она не позволяла ему окончательно войти, заполнить себя, а вкручивалась и выкручивалась, напоминая движениями кошачье потягивание. Гибкое женское тело настраивалось на восприятие себя, накатывающегося дня, на увязывание тайн, которые остались под покрывалом ночи вместе с одним из ее лунных ликов, на собирание того, что в мире под солнцем знали как ее образ.

Она жила в «миру» и в мире с ним, бережно касаясь его живых и неживых форм и ничем не выделяясь для его человеческих обитателей. Ощущение непричастности и отстраненности, мучительное ощущение спокойного знания того, что все здесь, должно быть, скрывает нечто, дыхание чего чувствовалось и в том ритме, что настраивал сейчас ее тело, и в тех моментах безмолвия, когда внезапно исчезали слова, мысли и оставалось лишь ощущение себя - с одной стороны, как части этой плоти Земли, с другой - знание свидетеля. Земля давала тонкий телесный опыт, видение свидетеля позволяло считывать то, что за этим опытом стояло.

В потоки внутренних звучащих вибраций начали вплетаться звуки окружающего - и была в этом возможность произвольного выбора. Тонкое ухо было готово вылавливать и шумы обычной человеческой жизни, и то, чем говорила та самая Земля, частью которой порою так хотелось стать.

Еще не открывая глаз и щурясь от щемящего, тонкострунного ощущения блаженства внутри, О-ланг начала слагать нить словосочетаний...

Я поставил свой дом в самой гуще людских жилищ,
Но минует его стук повозок и топот коней.
Вы хотите узнать, от чего это может быть?
Вдаль умчишься душой, и земля отойдет сама…

Хризантему сорвал под восточной оградой в саду,
И мой взор в вышине встретил склоны южной горы -
Очертанья горы так прекрасны в закатный час,
Когда птицы над ней чередою летят домой…

В этом всем для меня заключен тайный смысл...
Я хотел бы поведать, но увы, я забыл все слова… /Тао Юань-мин/

В отличие от человеческого язык Земли был прост. Он был созвучен тем ритмам, что сейчас вкручивались и наполняли ее тело, причем оно ведало, что существуют и другие ритмические узоры, связанные с другими местами Земли. Это знание пронизывало тело и не позволяло ему привыкать и останавливаться, готовя его к тому, что однажды, быть может, ему придется вплетаться в другие ритмы, в другое биение сердца, в другой мир.

Соединяя звуки с горлом и всем своим телом, она выбирала свое бытие сегодня.

Предметом изменения никогда не являлось внутреннее состояние - состояние, которое она сама определяла как «жена самурая», ввиду отсутствия в доступном ей языке более подходящего словосочетания. Это не было ориентацией на мужчину подле себя, скорее наоборот, подразумевало некую самодостаточность и отстраненность. Язык вообще часто доставлял О-ланг коварные неудобства: мысли и состояния, облаченные в слова, казалось, теряли свою самую сущность, которая, будучи пока непроявленной в звуке, потрясала ее иногда до глубины, и то наполняла ее плотным приливом открытия и осознания, то сквозила по телу радостным ветерком узнавания и созвучия.

И только в те моменты, когда сила мысли оказывалась в резонансе с качеством ее внутреннего состояния, ей не приходилось думать о словах и об их оформлении. В соединении с сердцем то, что она говорила, несло особый смысл и вступало в контакт со всем воспринимающим - будь то люди или трава, камни или облака… В эти моменты она называла Имена вещей, и они откликались ей.

Наступал новый день. О-ланг выбирала Игру.