На главную
 
 
 

Душа писателя
Автор: Мила / 13.07.2012

Душа писателяНежная прохлада летнего утра бережно укутывала меня своим невидимым покрывалом. Лёгкий ветерок игриво щекотал за ухом, небрежно поднимал распущенные нити волос, дерзко целовал румяную щеку и беззаботно мчался дальше по улице, расталкивая сонных и вялых прохожих. Я медленно шла по пробуждающимся от сладкого сна улочкам, с любопытством заглядывала в разбросанные по дороге прилавки с загорелыми булочками и закрывала глаза, наслаждаясь их сочным соблазняющим ароматом.

Совсем близко уже виднелся величественный купол Казанского собора и два каменных крыла, покоящихся на могучих толстых колоннах. Невский проспект погрузился в золотисто-прозрачный туман занимавшегося дня, и на миг притаился, и затих, что-то вспоминая или мечтая о чём-то. А затем блеснул яркий луч нового солнца, ударил по крышам холодных домов, отразился ослепляющим пятном в мутно-усталых зрачках петербуржцев и лихо и бойко понесся по широкому проспекту. За мной неустанно громыхали колёсики надутого чемодана, сердце отстукивало какой-то новый ритм. Казалось, что каждая клетка моего тела обновлялась и неспокойно вибрировала в ожидании чего-то. Я повернула на Большую Конюшенную улицу, еще минут 10 протараторила по равнодушному асфальту и зашла в дом моего дяди, известного писателя и литератора.

Солнце поднималось все выше и выше над серо-зелёным городом, разукрашивая янтарными красками плавные изгибы зданий.

- Здравствуй, родная! Как ты добралась? Проходи и сразу неси чемодан во вторую комнату налево. Через 15 минут будем завтракать. Ты любишь блинчики? Евгений Петрович их терпеть не может, но я его предупредила, что с этого дня ему придётся изменить свои гастрономические привычки. Ты, как растущий и молодой организм, не можешь питаться одной яичницей и бутербродами. Тем более это так вредно для желудка. Как мама? Как брат? Когда ты будешь подавать документы в университет? На кафедре тележурналистики у нас есть очень хороший знакомый… и на драматургии тоже. А я всё ночь не спала: так разболелся зуб. Я, как только проснулась, позвонила стоматологу, и он сказал, что это, скорее всего, из-за…

На меня беспощадным потоком обрушился шквал неинтересных новостей, скучных деталей, ненужных уточнений, быстрых вопросов, на которые не ждали ответов, и нервных перескоков с одной темы на другую.

Тетя добродушно продолжала что-то рассказывать и за кухонным столом, хохотала, сама себе поддакивала, а иногда и путалась, назойливо излагая что-то, и принималась за свой рассказ заново, добавляя целую дюжину новых подробностей. Меня это не раздражало, а даже забавляло и умиляло.

Через некоторое время к нам присоединился дядя. Мимоходом поприветствовав меня, он с плохо скрываемым удивлением уставился на большое блюдо с кремовыми блинчиками, окаймлёнными хрустящей коричневой ленточкой. Недовольно чмокнув губами, он взял блин и демонстративно хлебнул горячий кофе. Тётя невольно оборвала свой щебет и виновато улыбнулась мне.

- Я звонил Алексею Павловичу, интересовался учебной программой факультета. Довольно-таки интересно. На какую специальность поступаешь?
- Драматургия.
- Всё-таки драматургия? Хм… Бумагомарательством будешь заниматься?

Дядя пристально посмотрел на меня, я растерялась, и он засмеялся тихим грудным смехом.

- Что ж, молодец! Кушай, отдыхай, а потом посмотрим, что ты там приготовила на творческий конкурс.

Солнце поднималось все выше и выше над серо-зелёным городом, разукрашивая янтарными красками плавные изгибы зданий. Оливковые воды красавицы Невы переливались искрящимися, будто выпрыгивающими из мрачной глубины, бриллиантами. Погода была великолепной. Я задумчиво сидела у окна, любуясь красотой висящей над головой лазури, лепила причудливые фигурки из пушистых кружевных облаков и мечтала, мечтала, мечтала…

Вдруг раздался громкий звонок. Послышался плачущий скрип открываемой двери, и кто-то вошёл. Меня позвала тётя, и я поспешила в коридор, нехотя оставляя повисшие в воздухе мечты.

Дядя и его друг радостно поздоровались, и между ними завязался оживлённый разговор, который я невольно подслушала.

- Родная, познакомься. Алексей Павлович, доктор филологических наук, преподаватель твоего университета и милый друг нашей семьи. Женя! Алексей Павлович пришёл!
- Племянница пошла по стопам неспокойного дяди? Надеюсь, девушка, вы переплюнете своего родственника.

Алексей Павлович кисло улыбнулся и фривольно прошёл в комнату дяди. Тётя по обыкновению затрещала о чём-то и почему-то виновато посмотрела на меня.

Моя комната располагалась прямо напротив кабинета дяди. Дверь в кабинет была открыта, так же как и дверь в мою комнату. Я могла видеть кусочек тёмно-коричневого кожаного дивана и часть бледной картины, на которой была изображена цветущая сирень.

Дядя и его друг радостно поздоровались, и между ними завязался оживлённый разговор, который я невольно подслушала.

- Поздравляю тебя, друг мой, с почётной премией. Смотри-ка, обошёл даже Гузевича. Твоя книга наделала шуму. А я, если честно, сомневался в успехе твоей повести. Во дурак, да? Она стала бестселлером! Не ожидал, не ожидал.
- Лёш, спасибо, конечно... Но знаешь… тошно мне. Критики, встреча с почитателями. Такого наслушался! А потом еще и премия.… А судьи кто, ты мне скажи?
- Не могу понять, что тебе не нравится? Книга продаётся и…
- Ха! Продаётся! Нет, дорогой мой, она не продается, да и не будет продаваться. Неделю назад пришёл на премьеру книги в книжный магазин. Меня встретила целая толпа «почитателей». Не знаю даже, откуда столько пришло, но обо мне они услышала впервые, это я сразу понял по их скучающим лицам. Сел за стол, рядом стопка моих книг, начал подписывать их, дарить, глупо улыбаться и кивать… Чему кивал? Всему подряд. Одна блондинка подошла, спросила, много ли сейчас зарабатывают писатели и знаком ли я с Сергеем Минаевым. Когда узнала, что нет, посоветовала познакомиться с «настоящим писателем» и, разочаровано хлопнув ресницами, направилась к выходу. А я рассеянно кивнул.… Потом подошла дама в очках, облизала красные губы и томно проговорила, что сюжет «Евгения Онегина» примитивен, а Татьяна Ларина – «противная ханжа». Я кивнул и вручил книгу... Затем был широкоплечий мужичок в клетчатой кепке. Он открыл книгу наугад, пробежал глазами пару строк и сказал: «У тебя, писатель, слишком длинные предложения. Нехорошо». И опять я кивнул… Потом я вдруг посмотрел на эту всю толпу случайных зевак, и мне стало жутко смешно. Судьи! Вот они мои судьи! Надменные знатоки, жующие жёсткую резину моих мыслей! Жуют, жуют, а потом с недовольными гримасами выплёвывают на грязный асфальт общественного мнения и, ковыряясь в зубах, топчут её ногами. Они критикуют, судят! Боже мой, они судят Пушкина, размышляют, примитивен или нет сюжет «Онегина»! Смешно… нелепо, гадко! Они бросаются на тебя, как собаки, готовые разорвать всё, что хоть немного отличается от их собственных взглядов, они ставят позорное клеймо посредственности на всё то, чего не могут понять.

Голос дяди звучал как натянутая струна, готовая каждую секунду разорваться от напряжения. Я тихонько прокралась в кабинет и села на край блестящего дивана. Я почти чувствовала грубое колебание воздуха вокруг дяди. Он заметил меня, но ничего не сказал. Лицо его осунулось, он как будто сжался под тяжестью невидимой силы, которая давила на него со всех сторон. Дядя посмотрел на меня с печалью.

Я тихонько прокралась в кабинет и села на край блестящего дивана. Я почти чувствовала грубое колебание воздуха вокруг дяди.

- Новое поколение… Они тоже меня судят. Говорят, что не прав, что скучен и банален. Ха! Длинные предложения! Наверное, наверное… И еще… они размышляют, нужен ли литературный институт? Говорят, что он изжил себя, что это не актуально боле. Но в этом я согласен с ними. Зачем нужен литературный институт, если нет литературы? Как я устал. Ты поздравляешь меня. Я выиграл премию – и меня начали уважать. До этого никто не здоровался, зато теперь вдруг принялись усердно изучать моё творчество. Моё творчество…. Самоуверенность бездарности и пылкая деятельность посредственности. Я знаю, что то, о чем я пишу – банальность, нелепость, ошибка! На эти темы писали Пушкин, Лермонтов, Чехов …. И как писали! А я корячусь, извиваюсь, брыкаюсь и ничего не могу написать равное тому, что писали они, наши великие таланты. А не писать я не могу… Что-то клокочет внутри, разрывает мягкие оболочки и ткани, постукивает глухой болью у виска и настойчиво просится наружу. И я пишу…. Но пишу не так, как хотелось бы, потому что нет на мне того благословения небес, которое называется гением. И выходит какая-то бессмыслица, а это невиданное и страшное продолжает пожирать меня изнутри, неустанно требуя того, чего я не в силах ему дать.

Дядя нервно опустил голову, его друг застыл на мягком кресле. Я была напугана откровенным монологом взрослого мужчины, который еще 15 минут назад с добродушным возмущением поедал блинчики. Я встала и вышла из комнаты. Странное предчувствие охватило меня. В коридоре стояла тётя. Я посмотрела в её грустные глаза и прочитала в них давнюю душевную муку и переживание.

- Алла, скорее сюда! Скорую!

Испуганный голос Алексея Петровича разорвал нависшую в квартире тишину и глухим звоном упал на матовый линолеум. Тётя рванулась в комнату, я побежала к телефону.

Сидя в белоснежном коридоре возле палаты дяди и ожидая врача, я всё вспоминала странное признание опытного писателя. Что за зверь сидел у него в душе? Что за душевная болезнь парализовала его, не давая в полной мере наслаждаться жизнью и её подарками? Возможно, это боязнь заурядности и понимание своей ничтожности. Может, это простой эгоизм, и желание возвыситься над простыми смертными. Из задумчивого оцепенения меня вывел приглушённый вздох тёти:
- Догорел.

 



 
 

Что не так с этим комментарием ?

Оффтопик

Нецензурная брань или оскорбления

Спам или реклама

Ссылка на другой ресурс

Дубликат

Другое (укажите ниже)

OK
Информация о комментарии отправлена модератору