Как-то мои родители решили провести лето только вдвоем: после работы гулять в парке, ходить в театр и кино, съездить без детей в отпуск. Брат отбыл в спортивный лагерь, сестра — в стройотряд. Меня же, непоседу шести лет, отправили в деревню, к родственнице покойной бабушки. Матрена Тимофевна, добрейшей души старушка за семьдесят, с охотой взяла дите под временную опеку.

Деревня Княжа, с молочной фермой и конным хозяйством, окруженная полями ржи, льна и лесистыми холмами, после города показалась мне фантастическим простором, будто где-то рядом с нею прятался вход в колдовскую, былинную реальность. От этого ощущения становилось волнительно и боязно.

Здесь же оказалась изгоем, с которым всем скучно: ни для одной игры я не годилась, потому что была слаба и труслива по сравнению с местными.

Местное население, от мала до велика, обладало недюжинной физической силой. Восьмилетние дети легко поднимались в гору с полновесными ведрами ключевой воды на коромысле. Почти что мои сверстники, оставаясь на хозяйстве, кололи дрова, доили корову и переливали свежайшее молоко во флягу, накрытую марлей, из огромного подойника, держа его навесу.

Мужики в одиночку выталкивали трактор из колеи, а бабы забрасывали мешки с кормами на чердак сарая. У тамошних девушек косы росли неимоверной густоты, а парни за рога пригибали к земле голову ярого быка. Издалека я наблюдала, как на лугу мальчик-пастух лет тринадцати щелкал бичом, и здоровенный конь падал наземь со спутанными ногами, покорно подставляя зоотехнику холку для вакцинации.

В детсаду меня считали звездой: я лихо каталась на двухколесном велосипеде, мастерски скакала на скакалке и быстро бегала. Здесь же оказалась изгоем, с которым всем скучно: ни для одной игры я не годилась, потому что была слаба и труслива по сравнению с местными. Коровы приводили меня в ужас, а сесть верхом на лошадь я так и не решилась.

— Зато я умею читать! — сквозь слезы кричала я, но деревенские дети пожимали плечами и в игры меня не брали.

Бабушка Матрена, несмотря на преклонный возраст, не меньше половины недели работала на ферме. В свободные дни она ходила в лес собирать травы и брала меня с собой, если дорога для хлипкого городского отпрыска не была слишком дальней. Настал июль, травы наполнили воздух незнакомыми ароматами, а я запоминала их названия — единственное, что здесь получалось у меня восхитительно быстро.

Прохладными вечерами бабушка протапливала русскую печку, ставила в нее чугунки с едой и горшки с настоями трав — томиться на ночь.

Прохладными вечерами бабушка протапливала русскую печку, ставила в нее чугунки с едой и горшки с настоями трав — томиться на ночь. Сборы она готовила по шпаргалкам, записанным в рассыпающейся пожелтевшей тетрадке, перевязанной веревочкой. Мелко рубленные травы и корешки помещались в глиняный горшок c водицей, на него делались нашептывания, так же по шпаргалке, и он отправлялся в печь при помощи ухвата.

Зачем были нужны эти настои, я не знала. В деревне, похоже, сроду никто не болел, а если и прихворнут, то баня да березовый веник вышибали любую немочь за один сеанс. Забегая к Матрене Тимофевне по делу и без, каждый брал у нее немного настоя — добавлять в чай, в банную воду или выпить прямо сразу. Позднее мой вибрирующий умишко уловил некую связь между печной магией и завтрашними событиями. То вдруг подъезжал ко двору колхозный грузовичок с бревнами на дрова, совершенно бесплатно. То заявлялся сосед с бензопилой да топором, и за пару вечеров вырастала поленница. Матрена Тимофевна давно схоронила мужа, дети и внуки ее жили в разных концах страны, а хозяйство было в порядке: крыша и крылечко новые, мужская помощь подоспевала вовремя.

Однажды Матрена Тимофевна ушла на дойку, а я опять осталась скучать одна. Обязанностей у меня было мало, разве что подмести горницу или дорожки во дворе. Остальное время я проводила в наблюдениях за деревенской жизнью издалека. Пройдясь вдоль оград, я спустилась с пригорка к воде. Здесь речка образовывала глубокую заводь, полную лещей и щук, а из нее вытекала мелкая и быстрая стремнина, где за камнями, против течения, стояла хитрая рыба хариус.

За рекой начинались заросли дикой малины с гроздями спелых ягод, до которых легко было добраться, перейдя стремнину вброд через самое узкое ее место. Полакомившись малиной, я вышла на берег и только уселась отдохнуть, как вдруг увидела медвежонка — красивого, будто картинка к сказке. Он смотрел на меня с надеждой и тоже хотел поиграть с кем-нибудь.

Мы с медвежонком бегали по берегу наперегонки, отнимали друг у дружки ветки, оборванные с плакучих ив, и весело хлестались по бокам.

Не знаю, сколько прошло времени. Мы с медвежонком бегали по берегу наперегонки, отнимали друг у дружки ветки, оборванные с плакучих ив, и весело хлестались по бокам. Замечательно было встать, расставив ноги, наклониться и смотреть между собственных лодыжек на перевернутый мир. А потом кидаться мокрым песком, смеясь и уворачиваясь.

Игра увлекла и меня, и медвежонка в одинаковой степени. Стоя книзу головой, мы оба прозевали, как из кустов появилась дородная женщина и двинулась к нам. Краем глаза я успела заметить, что, несмотря на жаркий день, одета она была в темную тяжелую шубу. Тетка подхватила меня сзади под живот своей большой горячей рукой, а другой больно влепила по заду с яростной силой, мгновенно перенесшей мое тело через речную стремнину в направлении деревни. Пока я, всхлипывая навзрыд, протирала глаза от горьких слез, перемешанных с песком, незнакомка увела моего мишку в лес.

Больше я не встречала своего первого здешнего товарища по играм, а на большую тетку в темной шубе затаила обиду. Я искала ее среди рослых, крепких селянок, каких было немало, но ни одна не носила шубу летом. Румяных деревенских женщин с улыбчивыми и добродушными лицами озадачивал мой пристальный взгляд, когда я настойчиво пыталась опознать среди них обидчицу.

Дождливыми вечерами я украдкой брала заветную тетрадку Матрены Тимофевны и подолгу разбирала почерк, затрудненный исправлениями, старинными чернильными кляксами и разводами, а также моим неумением читать ручное письмо. Времени я тратила много на каждую страницу, но мало-помалу продвигалась. Несправедливость понесенного у речки наказания не давала мне покоя. А искала я в этих записях ответное средство.

Меж тем, во всей Княже оказалось невозможным отыскать хоть одного недоброго человека, способного ни с того ни с сего причинить боль человечку. Изнутри княжинцы были устроены так, что яд злости при мимолетном попадании к ним в организм за одно-два мгновения разлагался на смесь недоумения с растерянностью и тут же без остатка растворялся в концентрированном благодушном равновесии. Даже мутный самогон не будил в них злобу, а лишь делал неуклюжими и нелепыми. Дополнительная же доза отключала любого из них в беспробудный сон. Рассердиться будто никто и не умел вовсе.

Несправедливость понесенного у речки наказания не давала мне покоя. А искала я в этих записях ответное средство.

В деревне не было замков ни на одной двери, даже на клубе и сельсовете. К дверному косяку прислоняли палочку, чтобы дать гостю знать об отсутствии хозяина дома. В существование недобрых помыслов здесь просто не верилось. Тем подлее и двуличнее казалась мне злодейка, без свидетелей больно наподдавшая чужому ребенку.

За лето я окрепла: ходила с Матреной Тимофевной во многочасовые дальние походы в лес и сама тащила корзинку, полную грибов или ягод. Как и деревенские, научилась ходить босой в любую погоду, обуваясь только для лесных тропок. Понемногу меня стали брать в игры. Силой и ловкостью с деревенскими сверстниками я так и не сравнялась, но бегала более или менее ноздря в ноздрю. Найдя веревочку, я предъявила свое мастерство в скакании через нее вперед, назад, на одной ноге и скрещивая руки, что местных сильно потрясло, потому что такой забавы у них не было. Деревенские дети охотно слушали сказки, а я знала их множество, ведь родители начитали мне, младшенькой любимице, бессчетное число.

В сюжеты сказок я намерено вплетала злокозненную тетку и ее шубу, чтобы хитростью выманить сведения о месте их пребывания у моих слушателей. Таким изощренным способом в деревенских сундуках выявились лишь несколько тулупов из темной овчины, никак не совпадающих с предметом моего истового поиска.

В сентябре старшие дети стали ездить в школу, в деревне оставались только кое-кто из моих сверстников. Однажды, когда я давила босыми пятками первые льдинки в лужах, за мной приехали родители. Мама заохала, заглянула в меня всюду, где возможно, но, не найдя ничего, требующего медикаментозного вмешательства, все равно одела потеплее.

Бабушка Матрена загрузила в наш багажник ряды банок с вареньем, солеными грибами и целую наволочку сушеных. Якобы все это было собрано мною собственноручно. За лето я стала хорошо различать съедобные и несъедобные грибы и ягоды, распознавать голоса птиц, выучила множество травок.

За лето я стала хорошо различать съедобные и несъедобные грибы и ягоды, распознавать голоса птиц, выучила множество травок.

Долго-долго я с сожалением смотрела в заднее стекло нашего жигуленка на исчезающую вдали деревню Княжу, где остались незавершенными важные для меня дела. Серебристые хариусы, съев всех моих червячков, ни разу не попались на крючок. Весла и коромысла так мне и не покорились. В тетрадке Матрены Тимофевны я запомнила все, что осилила прочитать, но средства для наказания обидчиков не нашла. Тетку в шубе, давшую мне незаслуженного улетного шлепка, вычислить тоже не удалось.

В городе меня с первого же теста приняли в престижную спортивную школу. Укрепив тренировками тело и дух, я насмелилась рассказать маме про случай с медвежонком. Она почему-то испугалась поверить.

Вот уже много лет мне часто снится деревня богатырей и ее жители. Они по-прежнему так же могучи и добродушны. Что до тетки в шубе, то сейчас я склонна думать, что она попросту неверно рассчитала силушку при замахе, исправляя некий сбой во вселенной, дисциплинарный или пространственный. Возможно, я нарушила невидимую границу и была выдворена обратно. Или для медвежонка настало время тихого часа, как для всех малышей. Или ему сделали прививку, а доктор не велел долго играться с мокрым песком. Тетка понаблюдала, как я ела малину, потом за нашей безудержной игрой, а вмешалась, когда на это пришла пора. Ни синяков, ни царапин на мне впоследствии не обнаружилось. До сих пор, правда, опасаюсь крупных теток в шубах — так, на всякий случай.

Кстати, а с чего я уверена, что это была именно тетка? Не знаю. Может, и дядька... Допускаю, что она не из Княжи, а из другой, дальней деревни. Либо совсем не нашего роду-племени.