Я увидел её издалека. Сирень какого-то редкого, пурпурного оттенка. Она резко выделялась среди цветов, предлагаемых бабульками у входа в метро: хилых нарциссов, аляповатых тюльпанов и кучерявых гиацинтов. Я купил букет и, вдохнув пьянящий аромат, прибавил шагу, не хотелось опаздывать. К тому же где-то вдалеке раздавались глухие раскаты грома - в любой момент могла начаться гроза.

Олеся уже сидела на скамеечке. Я незаметно подкрался сзади и протянул букет.
- Давно ждешь?

Она резко обернулась, от чего темно-каштановые, почти черные волосы взметнулись и перепутались с пурпуром сирени, лицо ее озарилось внутренним светом. Счастье, любовь, нежность, радость - все эти чувства одновременно сделали ее такой притягательно-прекрасной, что у меня на мгновенье перехватило дыхание. Я понял, что обязательно должен нарисовать этот поворот головы, эту гамму чувств на юном лице в обрамлении сирени.

Я понял, что обязательно должен нарисовать этот поворот головы, эту гамму чувств на юном лице в обрамлении сирени.

Я чмокнул Олесю в щеку.
- Ну что, пойдем?
- Подожди, - она потянула меня за руку, - присядь на минуточку.

Я покорно плюхнулся на скамейку, хотя единственное, что мне хотелось в данный момент - бежать домой, к мольберту, кистям и краскам, и рисовать, рисовать, рисовать. Идея новой картины настолько захватила меня, что я прослушал слова Олеси, сидел и кивал, а сам думал, как лучше расположить композицию на холсте.

- Ты правда согласен? - спросила она, радостно улыбаясь. Голос ее звенел, как веселый колокольчик.
- Ну да.
- Сразу после свадьбы мы будем жить у тебя, а когда родится ребенок, переедем на полгодика к маме.
- Подожди, о чем ты? - перебил я.
- Ну мне же тяжело будет с ребенком. Моя мама очень хорошая, вот увидишь. Впрочем, если ты категорически против, будем жить у тебя.

Мне показалось, что я медленно схожу с ума.
- Подожди, Олеся, ты хочешь сказать…
- Я уже полчаса тебе рассказываю. У меня будет ребенок, мы должны пожениться.
- Жениться?.. - я подскочил со скамейки. - Извини, конечно, но я не готов Я не могу сейчас.

Выражение счастья медленно стекало с ее лица, словно капли дождя с оконного стекла. Его сменило недоверие, она не хотела верить, надеялась, что я сейчас рассмеюсь, обниму ее, обращу все в шутку. Она ждала, а моя бурная фантазия услужливо рисовала картины семейной жизни: грязная посуда, заспанная Олеся с волосами, накрученными на бигуди, скандалы из-за нехватки денег, требования заняться чем-нибудь более доходным, сексуальный шантаж, добрая теща с советами, маленький ребенок, опрокидывающий на себя мольберт, пачкающий холсты и выдавливающий на пол краски. Не останется запасного аэродрома, где можно будет перевести дух. Вот если бы у меня была своя мастерская…

Его сменило недоверие, она не хотела верить, надеялась, что я сейчас рассмеюсь, обниму ее, обращу все в шутку.

- Олеся, - взмолился я, - давай подождем еще немного, хотя бы годик!
Она молча покачала головой, встала со скамейки и медленно побрела по аллее. Ее спина еще выражала последнюю надежду, ожидание чуда. Но чуда не произошло.

Я позвонил через неделю, поинтересовался, все ли у нее в порядке. Каким-то чужим голосом, словно веселый колокольчик треснул и заржавел, она ответила, что все хорошо и попросила меня никогда-слышишь-никогда больше ей не звонить. Про ребенка я не спросил, а она не сказала. Скорей всего это был тот самый примитивный прием захомутать меня, которым женщины успешно пользуются испокон веков.

Я, конечно, немного скучал без нее, но был рад тому, что мне удалось отвоевать свою независимость. Тем более, что обеспечивать семью я бы не смог - мне самому еле хватало случайных заработков, хотя я не отказывался ни от чего: мастерил китчевые картинки, макеты рекламных буклетов, визиток, разрабатывал фирменные знаки и фамильные гербы.

Постепенно жизнь налаживалась. Я поступил в Художественный институт, появились свои заказчики, постоянный заработок. По окончании института я, как один из лучших выпускников, поехал на стажировку в Миланскую академию художеств.

Шли годы. Я написал сотни картин. Множество женщин, нежных и разъяренных, утонченных и вульгарных, гламурных красавиц и отвратительных старух, греющихся на Пьяцца-Дуомо. Мои работы были выставлены в Фьерра ди Милано. И все-таки картина с бордовой сиренью и черноволосой красавицей у меня так и не получалась. Я мучил натурщиц, раз за разом пытаясь уловить именно тот разворот головы, то выражение синтеза эмоций, которое преобразует обыкновенную женщину в небожительницу.

Я так и не женился, хотя уже разменял шестой десяток, но это не огорчало меня. Со временем творческий трепет, охватывающий меня каждый раз, когда я подходил к чистому холсту, стал ослабевать, я уже почти не писал картин. Осталось только одно страстное желание: написать именно «ту» картину. Я жаждал ее с маниакальным постоянством, она являлась мне в снах, но как только я подходил к мольберту, краски тускли, образ прекрасного юного лица терялся среди других таких же образов.

Это была она. Моя картина. Бесконечно счастливая женщина, волосы и цветы, переплетенные в каком-то идеальном беспорядке.

Однажды друзья пригласили меня на открытие выставки молодых художников.
Я вошел в огромный зал галереи. Большое пурпурное пятно сразу привлекло внимание. Мне показалось, что я схожу с ума. Это была она. Моя картина. Бесконечно счастливая женщина, волосы и цветы, переплетенные в каком-то идеальном беспорядке. Тот редкий поворот головы, который никак мне не давался. Ликование наполнило сердце. Я сумел. Я написал эту картину. Но тогда почему под ней другая фамилия? Ведь это моя картина. Хотя я абсолютно не помню, как я ее писал, но я смогу доказать свое авторство. В моей мастерской сотни этюдов. Именно этот редкий сорт сирени, именно это сочетание. Мозг отказывался понимать происходящее. Голову словно стиснул железный обруч. В висках огненным молотом пульсировала мысль: моя или не моя. Мне не хватало воздуха, я ловил его открытым ртом, чувствуя, что легкие вот-вот разорвутся.

Обернулся в поисках ответа, я вдруг увидел ее. Олесю. Она почти не изменилась. Олеся посмотрела на меня и вдруг засмеялась. То есть внешне она была абсолютно спокойна, даже немного печальна, но я отчетливо слышал ведьминский хохот, вырывающийся у нее из груди. Мне стало жутко.

- Ты, - закричал я, указывая на нее пальцем, - ты украла мою картину!

Хохот стал еще громче. Я кричал, стараясь перебить его, но мои слова тонули, захлебывались, лопались, словно пузырьки на лужах во время проливного летнего дождя.

Вокруг стали собираться люди. Сквозь шум я услышал, как кто-то сзади довольно громко сказал: они все сумасшедшие, кто больше, кто меньше.

А потом я вдруг раздвоился. И тот, другой я подошел к хохочущей ведьме и тронул ее за локоть. Это точно был я, только моложе. Тот я, который много лет назад подарил Олесе эту бордовую сирень. Он хотел увести ее! Я не мог этого позволить.

- Почему вы стоите, - заорал я, - ведь она ворует наши мысли, проникает в мозг и ворует жизнь. Она делает из нас вот таких клонов. Этот человек рядом с ней - не я, это я написал эту картину, а не он!

Сквозь шум я услышал, как кто-то сзади довольно громко сказал: они все сумасшедшие, кто больше, кто меньше.

Какие-то люди тащили меня по коридору, а я кричал, сопротивлялся, пытался вырваться, чтобы бежать туда. Я должен был убить ведьму. А потом появился добрый ангел в образе полной женщины с безразличными глазами. Что-то вонзилось мне в руку, и по венам потекло спокойствие, теплое и уютное, захотелось закрыть глаза и обо всем забыть.

Теперь я живу в новом доме. У меня есть сосед. Когда он спит или молчит, то выглядит вполне нормальным человеком. Но стоит ему заговорить, и я понимаю, что он серьезно болен. Они думают, что я тоже болен, поэтому я стараюсь меньше разговаривать. Врач, совсем молодая женщина, принесла мне краски и кисти. Но я не могу рисовать, ведь у меня украли мозг, украли душу. Я прошу вызвать милицию, но пока мои просьбы остаются без ответа.

По ночам мне снится один и тот же сон. Я лечу сквозь бесконечный темный коридор, впереди абсолютно белая стена, на которой висит картина. Женщина и сирень. Я протягиваю руки, и женщина начинает смеяться. И тогда громко, чтобы заглушить этот хохот, я кричу:
- Я не сумасшедший! Я не сумасшедший! Не сумасше-е-е-е-е-е-дший!