Ночью выпал первый ранний снег. Ярко-желтая хвоя лиственниц лежала в нем слоями, как краска в некоторых сортах пластмасс. Выглядело это красиво и необычно, даже головная боль на минутку отступила, заинтересовавшись видом из окна.

Нина Михайловна потерла виски, да, легче, но не намного. Выкрутасы погоды еще не закончились, снег скоро растает, а что придет ему на смену - неясно. Вон какая туча заходит.

Тонометр показал 105 вместо привычных уже 130. Неудивительно, что голова кружится, и когда в кухню повернула, чуть в стенку не впечатало.

Жужжание кофемолки успокаивало, уверяя, что вот еще немного - и всё будет хорошо. В заварочную кружку с прессом на горку душистого порошка полился кипяток. Лишь бы рука не дрогнула, не ошпариться бы. Нина Михайловна видела свое смутное отражение в гладком кремовом боку чайника. Вот и славненько, что смутное. К зеркалу - это потом, когда удастся немного придти в себя. Спасибо тому, кто придумал эти кружки с прессом-ситечком, не надо возиться с кофейником или туркой, следить, не убежало бы, и пачкать плиту. Быстро и просто. Без сахара. Не маленькая, лекарства-то подслащивать.

Тонометр показал 105 вместо привычных уже 130. Неудивительно, что голова кружится, и когда в кухню повернула, чуть в стенку не впечатало.

Пожилая женщина осторожно взялась за белую в золотых завитках чашку. Сколько их осталось? Две, кажется. Предпоследняя.

«Дорогая Нина Михайловна! Поздравляем Вас с праздником восьмого марта и желаем…» Ох, как давно было! Мальчики и девочки, выпускной класс. Сколько их было, а лучше всего помнится последний. Тот последний, в котором была классным руководителем.

Сколько сил потрачено, времени, нервов, а на что? На чужих детей. Где проглядела да упустила - съязвят и припомнят, что угадала да помогла - забудут, словно так и надо.

А своими так и не обзавелась. Слишком переборчива была, да и «куда мне еще, у меня их и так тридцать семь в классе».

«Желаем, чтобы этот сервиз служил долго-долго. Чтобы пили из него чай, ну, или там кофе и вспоминали только приятное…»

Что приятного может напомнить горький черный кофе? Раньше бы в рот его не взяла, не понимала, к чему такое пить. Многое не понимала, а думала: всё знаю.

Предусмотрительной себя считала. Нет, за Юрика замуж не стоит, основательности в нем нет, надежности. Нет, художественное училище - это лишнее. Поступила уже и забрала документы. Баловство, мол, непрактичное. Пошла в педагогический, учителя всегда нужны.

Нет, за Юрика замуж не стоит, основательности в нем нет, надежности. Нет, художественное училище - это лишнее.

Качнулась темная жидкость в чашке, дрогнуло отражение, поплыло перед глазами. «Давление…», - успела подумать Нина Михайловна, а дальше не додумала, потому что осталась только Ниночка.

…Что ей взбрело в голову - пить кофе? Ниночка отодвинула чашку, огляделась. Незнакомая маленькая кухня. Странно. Неужели настолько расслабилась накануне, что Юрик её к себе затащил? Как же это, вчера же сказала, что всё между ними кончено. Плывет всё как-то перед глазами.

Нина взяла с полки, застеленной белой бумагой, стеклянную банку с заваркой. Чайника не было. Удивленно потрогала пузатый пластиковый кувшин со шнуром, похожий на сливочного цвета пингвина. Кувшин оказался горячим, вот и славненько, можно не задумываться, как он работает.

Сделала глоток свежезаваренного чая, взглянула на часы, выглянула в окно. Погода совсем с ума сошла, уже снег выпал. Красиво, как прозрачно-желтая чешская линейка. В ней тоже разводы такие, волосками. Ладно, надо уходить, будить Юрку не стоит.

Она вышла в прихожую, повернулась к зеркалу на стене (было оно здесь вчера вечером? не было?) и закричала.

«Разбужу», - подумала она, понимая уже, что будить некого, что нечто исковеркалось и невероятно сместилось, но всё-таки зажала себе рот.

«Разбужу», - подумала она, понимая уже, что будить некого, что нечто исковеркалось и невероятно сместилось, но всё-таки зажала себе рот.

Так и застыла перед зеркалом: костлявая старческая рука, обхватившая губы, и перепуганные молодые глаза на покрытом морщинами лице.

Увидела на узкой подзеркальной полочке карандаш на шнурочке и телефонную книжку.
Оторвала карандаш, метнулась, зацепив плечом дверной косяк, в кухню. Схватилась за край стола, чтобы отдышаться и не упасть. Рывком вытащила с полки бумагу.
Покосились, но не упали блюдца, повалились на бок рюмки, одна из них упала вниз и разбилась.

Не обращая внимания ни на что в комнате, Нина стояла вполоборота к кухонному окну и намечала на куске бумаги контуры будущего пейзажа. Лиственницы на краю двора, заснеженные качели…

Она цеплялась за линии на белом листе безотчетно, как ребенок в отчаянии цепляется за мать, уткнувшись, прячась, надеясь, что надежное и знакомое спасет и защитит его.

«Где-то в шкафу лежала старая коробка акварели», - вспомнила Нина Михайловна. Заснеженный двор в узорах желтой хвои торопил: скорее, скорее, пока не растаяло.

Пожилая женщина вышла в прихожую, раскрыла створки шкафа и обернулась на зеркало. Головная боль исчезла, глаза оставались молодыми.
Время еще было, снег пока и не начинал таять.