Она считалась бы натуральной брюнеткой, если бы не несколько серебряных прядей, происхождение которых вполне оправдывалось возрастом и образом жизни. Зато с ними прекрасно гармонировали мягкие морщинки вдоль лба и слегка потускневшие голубые глаза. Все остальное было молодо, сильно. Ухоженное, выпестованное тело - спасибо гимнастике и бассейну, спасибо бешеной работе журналиста, которого "ноги кормят".

И, наконец, особая благодарность Лешке Мартынову. Он заслужил ее - эту особую. Лешка месяцами дежурил у подъезда, тратил смехотворную свою зарплату на куцые, но трогательные букетики гвоздик, нанялся в редакцию разносчиком газет - и все это ради ее морщинок, ее серебряных прядей, теплой улыбки в молодых глазах…..

Он прошел этот долгий путь - от столика вахтера до кабинета Ирины Михайловны Ларченко, а оттуда в ее постель, а дальше - глубже, до селезенки, до печени и под самое сердце. Въелся, остался, но не остыл. Польщенная влюбленностью случайного знакомого, который был к тому же моложе ее на добрый десяток лет, Ира, однако, не питала особых иллюзий. С самого начала приготовилась - остынет, именно остынет, а потом и ее заморозит окончательно и бесповоротно. Избегала его, откровенно хамила, пытаясь спрятаться от собственного страха обрести надежду. Ира Ларченко знала - если что-то найдешь, потом обязательно придется терять. Она становилась пессимисткой, и это неудивительно после трех неудачных походов в загс. Оглядываясь, Ира видела себя в белых платьях, чуть разного оттенка и покроя, всегда растерянную, жутко неуклюжую и одинокую. Ее мужчины могли бы ей что-то дать, но она не умела ни брать, ни возвращать дары. Только первый - Иван - отец ее дочери, незаконная, ранняя любовь, - был предвестником счастья. Но это было давно и неправда - усмехалась про себя Ирина, когда от лучших воспоминаний делалось не по себе, и нежность комом вставала в горле.

Лешка - большой, красивый мальчишка - появился не внезапно. Сначала возник смутный силуэт - на очередном ли банкете, в редакции ли - мелькающий перед Ирой постоянно и окутывая ее тонким, но сильным мужским ароматом. Потом были телефонные звонки и настойчивая, всеобъемлющая нежность, проникающая по проводам прямо в душу. А потом… Были или просто приснились, почудились - соловьи в саду, майские, теплые вечера, невнятный рисунок его губ, роняющих слова - окончательные и такие желанные. Никто не говорил Ирине таких слов, никто так не отвечал за них, как Алексей. Он не давал обещаний и клятв, этот юный, влюбленный мужчина, он просто любил и не стеснялся сказать об этом так, чтобы любимая женщина осталась довольна. Ирина щурилась от счастья, чуть не мурлыкала от его голоса, однако, долго еще и отчаянно сопротивлялась. Возраст и опыт, воспитание и свободные взгляды, житейская мудрость и чисто женские страхи - все смешалось и все мешало. Но Лешка уже вошел в ее жизнь, вошел стремительно и уверенно, с твердым намерением остаться.

Покачиваясь в такт движению поезда, Ирина снова пожалела, что не взяла Лешку с собой. А следом пожалела, что подумала так о нем - словно о чемодане. Устыдившись своих мыслей, она стала воображать предстоящий праздник. Свадьба дочери не вызывала болезненных ощущений заката собственной жизни, но было что-то решительное. Будто некто запер двери в любимую, родную комнату, где все так знакомо и уютно. Был ребенок - сладкая, кудрявая девочка с глазами Ивана и его дерзкой манерой говорить правду в лицо. Когда это дитя - ее дитя! - уверенной поступью вышло из детской, безжалостно бросив игрушки, и прошло в гостиную, чтобы по праву занять свое место среди умных, взрослых, достойных людей?! Ирина не заметила ни этого перемещения, ни превращений в Машке, и даже когда та разыскала отца, и отношения между ними становились все теплее и ровнее, Ира не вмешивалась. В конце концов, Машка переехала к Ивану, в Москву, где и встретила прекрасного принца, который завтра утром встанет с ней перед алтарем. Почему-то именно эта мысль Ирину беспокоила и даже пугала. Казалось что ни отец, ни учеба, ни жизнь в другом городе не занимают Машку настолько, чтобы забыть о матери или обделить ее вниманием. Теперь же Машкина нежность, любовь, да и сама Машка - целиком и полностью! - принадлежит кому-то другому. Ирине не было больно от этого, но грустно и печально до такой степени, что и Лешка не мог развеять этих чувств. Наверное, ощущая его бессилие сейчас, она поехала одна. И вот - рассвет проносился мимо нее, обжигая глаза буйством красок, за забором деревьев и столбов, он казался несчастным узником, навсегда лишенным возможности стать новым днем. Однако, день этот стал, и Ирина Ларченко, по утру перезнакомившись с соседями по купе, уже стала ощущать удовлетворение и радость от поездки. Через несколько часов незаметно подплыл московский перрон, напугав Ирину бесчисленным скоплением народа. Она была в белокаменной очень давно, и успела забыть, что такое столичные вокзалы, давка и толчея. Сейчас Ира снова подумала о дочери, представив, каково ей среди всего этого - в постоянной беготне, среди толпы. "Машке тут самое место", - удовлетворенно решила Ирина. Машка всегда была шустрой и деятельной непоседой, и ритм московской жизни явно пришелся ей по душе.

Ирина стояла у окна, дожидаясь, пока схлынет толпа, и разглядывала встречающих. Машки не было, но это ровным счетом ничего не значило. Она могла спрятаться за чей-то чемодан, чтобы выскочить потом и заорать благим матом. Могла замаскироваться вон в того толстого дядьку с бакенбардами. Могла опоздать или перепутать вагоны. Машка на все была способна, этим она тоже пошла в отца, поэтому Ире ничего не оставалось кроме терпеливого ожидания. "Чего застыла, Ришка?" - вдруг раздалось рядом с ней. Она обернулась на голос, наверное, ей не удалось сохранить на лице профессиональной сдержанности и уверенности, потому что мужчина поинтересовался насмешливо: "Не ожидала, да?"

Он не угадал. Она ожидала и даже готовилась к этому, но поняла, что бессмысленно, и через силу думала о другом - понятном, привычном. Встреча с Иваном была неизбежной и пугала неизвестностью. Чего ожидала Ирина? Любопытства и былой нежности в его глазах, которые последние двадцать лет смотрели на нее с лица их дочери? Всенародного раскаяния? Насмешливой вежливости? Дряблого рукопожатия стареющего, обрюзгшего ловеласа?

Иван замешкался от ее взгляда - растерянного, но вместе с тем пронизывающего. "Давай хоть обнимемся!" - уже без насмешки сказал он. Ирине вдруг отчетливо представился Лешка, слоняющийся без дела по городу, тоскливо вздыхающий над ее фотографиями в квартире, с собачьей преданностью засыпающий у телефона. Она почему-то решила, что обязательно надо позвонить ему. Прямо сейчас.
- Чего ты ищешь? - внезапно спросил Иван, перекидывая на плечо ее сумку.
- Телефон здесь поблизости есть? - сипло спросила она, вновь представляя несчастного Лешку.
Иван протянул ей мобильный.
- Мне в другой город, это дорого, наверное.., - прозвучало, будто отказ.
- Не хочешь, не звони, - покорно ответил Иван, не убирая, однако, телефон.
"Как я буду говорить при нем?" - встрепенулась Ира и снова лихорадочно огляделась, словно ища, куда спрятаться.
- Я пойду вперед, - сказал Иван, - я за тобой всегда не поспевал, ты скакала, словно коза…
Он двинулся, Ира осталась стоять с раскрытым ртом и телефоном, который Иван засунул ей в карман куртки.
"Он меня козой обозвал!" - констатировала она, спустя десять секунд и ринулась следом за ним.
- Между прочим, Машка точно, как ты, ходит! - заявила Ира в широкую спину, обтянутую дубленкой, - вечно носится, как угорелая! И косолапит! Так что это ты, как коза! А я всегда спокойно хожу!
Иван резко остановился, и она врезалась ему в бок.
- Это ты называешь - спокойно? - улыбнулся он.
Он улыбнулся и, она увидела его - рот, широкую переносицу, ясные, молодые глаза, морщинистый лоб - и успокоилась. Это был Иван, ее Ванька.
- Ты что-то там предлагал насчет обняться, - попробовала кокетливо пошутить она.
- С удовольствием, - серьезно ответил он.
И они обнялись, и стояли так долго, пока не опустела платформа, и молчали так упорно, что слова утратили прежний смысл, прежде чем снова понадобились им.