…Они опять поругались. Утром заспорили, кому меня в детский сад вести.

— Я опаздываю! — кричала мама. — И так пять лет то задерживаюсь, то с ней на больничном сижу, мне уже предложили уволиться!

— Ну и уволься! — орал в ответ папа. — Мать должна всегда быть с ребёнком!

— Да-а-а! Коне-е-е-чно! Отец ничего не должен!

— Можно мне отоспаться после ночной смены?!..

Я закрывала уши ладонями — голоса звучали тише, убирала — опять громко. Закрыть — убрать… У-у-у-у — ва-ва-ва… Можно быстрее: у-ва, у-ва… аву-аву-аву… Смешно. И грустно…

— Иди, — мама подтолкнула меня к дверям детсада. — Отец придёт за тобой вечером.

Но папа не пришёл. Вообще никто не пришёл. Мы с тётей Ниной сидели вдвоём до темноты.

— Я сторож, а не нянька, сейчас позвоню в милицию, — не выдержала тётя Нина.

И тут появилась мама. У неё было несчастное лицо.

— Ты плакала? — спросила я.

— Да, — кивнула она. — Плакала. Твой отец от нас ушёл.

До поздней ночи мама разго варивала. Не со мной, по телефону. Сначала со своей подругой тётей Лилей, потом с моей бабушкой Людой. Тёте Лиле она жаловалась на папу, который «променял ребёнка на шлюху», а у бабушки просила помощи:

— Мама, не надо этих твоих «я так и знала», «я предупреждала», просто забери Юльку к себе до осени, дай мне возможность спокойно развестись и найти другую работу...

В поезде я всю дорогу спала. На станции нас встретил дедушка Серёжа на машине и повёз в деревню Покосы, где жили мамины родители.

…Утром меня разбудило громкое «кукареку!»

С улицы доносились уютные, совсем не городские звуки — мычание, кудахтанье, блеянье… Я выбежала во двор и увидела бабушку: она сыпала курам зерно, приговаривая «цып-цып-цып».

— Юлечка, ласточка, проснулась! Пойдём-ка, что покажу…

Бабушка взяла меня за руку тёплой ладонью и повела к сараю, где кто-то большой ворочался и глухо похрюкивал. За деревянной загородкой лежала на боку огромная бело-розовая свинья, вокруг неё копошились многочисленные поросятки.

— Смотри, — сказала баба Люда, — Машка наша аж двенадцать штук народила! Купим тебе для школы всё, что надо.

Не понимая, как связаны школа и поросята, я её не слушала. Меня отчаянно тянуло погладить нежные пятачки, прозрачные ушки и смешные, закрученные кверху хвостики, но бабушка позвала в дом:

— Пойдём, Юляша, позавтракаем, потом снова сюда придёшь.

Однако в тот день я до сарая так и не дошла. После завтрака мы с дедушкой поехали на его «жигулёнке» на ферму заказывать навоз, потом — в село за досками и вернулись только к вечеру.

За ужином я клевала носом под тихий разговор бабушки с дедушкой о каких-то «заказчиках», которые «не поскупились, только один так и не приехал»…

В полусне я чувствовала, как дед Серёжа отнёс меня в постель.

Рано утром в мой сладкий сон опять ворвался крик голосистого Петьки. На этот раз во дворе никого не было. Беспрепятственно я добежала до сарая и увидела толстую Машку, только возле её брюха уже не суетились множество поросят. Лишь один толстячок с острыми копытцами и большими полупрозрачными розовыми ушами толкался рыльцем в отвисшие соски. Увидев меня, он подбежал к загородке и радостно взвизгнул. Его голубовато-прозрачные глазки в длинных рыжих ресницах смотрели так доверчиво, что сердце моё переполнилось нежностью.

— Маленький, — протянула я поросёнку руки, — иди ко мне.

Мягкий пятачок ткнулся в ладонь, тёплый бочок потёрся о пальцы. Хотелось обнять, прижать к себе это нежное существо и никогда с ним не расставаться.

Машка равнодушно взирала на заигрывания с её сыном.

— Детка, — послышался голос бабушки, — оставь его, иди сюда, выпей парного молочка.

Я не могла расстаться с поросёнком! Выволокла его из-за перегородки, тискала, гладила. Он крутился, повизгивая, но не пытался убежать от моих восторженных ласк.

Словно из другого мира до меня доносился спор деда Серёжи с бабой Людой: «не позволяй, привыкнет»… «оставь, пусть играется»… «всё равно продавать»… «не сейчас, ребёнку плохо»… Но смысл слов не проникал в моё сознание…

Бабушка сказала, что поросята умнее всех собак вместе взятых, а Борька — так мы назвали Машкиного отпрыска — умнее всех взятых вместе поросят.

Если я шла с дедом или бабушкой на речку, к колодцу, в лес — он бежал следом, а когда оставалась одна, поросёнок, завалившись на бочок, лежал у моих ног и, казалось, дремал, но стоило мне пошевелиться, вскакивал, преданно глядя в глаза. Я повязывала ему бантики, надевала кривоватые шляпки из соломы, которые сама мастерила, и учила стоять на задних ножках — дед Серёжа называл это «Плисецкая на пуантах». Получалось неуклюже, но забавно. Зато поросёнок отлично исполнял трюк «Яшин на воротах» — толкал рыльцем мяч, который ему подкатывали.

Каждое моё утро начиналось встречей с Борькой. Мы бежали к колодцу, где под насмешливые причитания бабы Люды про двух сонных поросят обливались холодной водой. После вместе завтракали — я в избе, Борька в хлеву, со своей жирной Машей-мамашей. Потом шли в огород, где «помогали» бабушке полоть гряды или отправлялись с дедом Серёжей в лес за ягодами и грибами. В лесу Борька ходил за мной как привязанный, тихо похрюкивая и весело помахивая хвостиком-закорючкой.

Вечером бабушка, смеясь, по очереди мыла «двух грязных поросят» и каждого отправляла в свою постель: Борьку в сарай, меня в горницу за печкой.

С восходом солнца я снова вскакивала под жизнерадостное «кукареку!» и бежала обнять друга. Я рассказывала ему свои сны. Шептала на ухо, как скучаю по маме и папе, как хочу пойти в школу, но боюсь... Наверное, я хуже всех детей, если папа променял меня на… Как там мама сказала тёте Лиле? На шхуну? Я хотела спросить у бабушки, зачем папе шхуна, он ведь шофёр, а не моряк, но забыла: Борька занял все мои мысли и чувства.

Поросёнок быстро рос, его нежная белая щетинка превращалась в грубый жёсткий волос, но меня это не беспокоило: даже если Борька станет большим и толстым, я не перестану его любить. И он меня тоже. Взять свинку в город мне, разумеется, не разрешат, но я закончу первый класс и снова приеду на каникулы в Покосы. Борька меня узнает — он же умнее всех собак вместе взятых, и мы с ним опять будем играть и разучивать разные трюки…

Вскоре из сарая исчезла Машка. Бабушка сказала, что её забрали «заготовители». Я не поняла, кто это такие, но выяснять не стала. Так ли уж важно, где будет жить глупая Машка, если умный Борька остался со мной…

В середине августа приехала мама, пришло время возвращаться домой. Обливаясь слезами, я целовала милую мордочку и требовала дать мне честное слово, что Борьку никогда никому не отдадут…

Осень принесла много новых событий. В школе открылся класс для шестилеток, и я пошла туда первого сентября. У мамы появился новый муж дядя Коля. Шумный, с громким командным голосом и большими грубыми руками — мне он не понравился. Мы с ним не ладили, но я терпела, утешаясь мыслью, что летом уеду в Покосы. Бабушка прислала письмо, в котором сообщала: Борька жив-здоров, только очень много ест…

В школе я поначалу рассказывала детям о замечательно умном дрессированном поросёнке, но мне не верили, стали дразнить, и я умолкла.

В декабре из деревни пришла посылка: в большом ящике лежали тщательно упакованные банки с вареньем, ароматно пахнущее чесноком сало и носки из овечьей шерсти — подарки к Новому году. Отдельно про Борьку бабушка ничего не написала, но фразу: «у нас все живы и здоровы, чего и вам желаем» я отнесла и к нему тоже.

Я очень скучала по своему весёлому, верному другу и с нетерпением ждала лета. Однажды за ужином дядя Коля победно объявил, что достал мне бесплатную путёвку в пионерлагерь аж на две смены подряд и не куда-нибудь, а к морю. Я взвилась:

— Вы что?! Я не могу! Меня Борька ждёт!

Мы все вместе — он, мама и я — сидели за столом, уставленным тарелками, на одной из них лежали тонко нарезанные пластинки сала из деревенской посылки.

— Борька! — расхохотался вдруг дядя Коля. — Ты что, дурочка, не догадалась, что мы всю зиму твоего Борьку едим?

Он ткнул вилкой в сало и потряс перед моим носом бело-розовым куском. Мама вскочила, замахала руками, зашикала на него, но дядя Коля продолжал размахивать вилкой и возмущаться «неблагодарной девчонкой, не способной оценить заботу»…

Вдруг я почувствовала, как внутри меня, где-то в желудке зародился и стал расти плотный чёрный шар. Дядиколин голос гремел над моей головой, а шар все рос и рос, давил на живот, на рёбра и, наконец, вырвался наружу через горло:

— А-а-а-а-а!

…Очнулась я в своей постели.

Рядом сидела женщина в белом халате и убеждала маму:

— Вы сказали, ребёнка рвало, температура поднялась… Надо везти в больницу.

— Нет-нет, это не отравление, — возражала мама. — Это нервы. Девочка сильно расстроилась.

— Вы уверены?

— Да.

— Ладно, подпишите отказ…

В больницу всё-таки пришлось лечь: на нервной почве у меня пропал голос и отнялись ноги. Каждый день приходила мама и рассказывала о Борьке. Оказалось, злобный дядя Коля наврал. Борька благополучно жил, только не в Покосах… Зимой через деревню проезжал цирк-шапито, один дрессировщик увидел моего учёного поросёнка и захотел взять с собой. Артисты очень спешили, бабушка с дедушкой не успевали написать мне, спросить разрешения. Они подумали, подумали да и отпустили Борьку — не пропадать же таланту!.. А сало баба Люда купила на рынке…

Пока меня лечили в клинике, мама рассталась с дядей Колей. Бабушка с дедушкой «законсервировали жизнь в Покосах» — так сказал дед Серёжа. Они продали живность, закрыли дом и переехали жить к нам в город, чтобы за мной присматривать: из-за болезни я пропустила в школе год.

Папа жил в другой семье. Иногда он забирал меня на выходной, и мы с ним ходили в зоопарк или в цирк. Нет, я не ожидала увидеть на арене Борьку, я повзрослела, всё понимала, но…

***

Прошло много лет. До сих пор я изредка вижу сон, в котором оказываюсь где-то в поле рядом с большим цирковым шатром. Ко мне на задних ножках подбегает белый поросёнок с голубыми глазками в рыжих ресницах и весело зовёт: «Юлька! Приезжай, будем выступать вместе!»…

А свинину я не ем. Никогда. Ни в каком виде.