Я проснулась, как всегда, рано. Тусклый, сумеречный свет зимнего утра проникал в комнату через неплотно закрытые шторы. Взглянула на часы — начало седьмого. Скоро начнет светлеть, значит, можно занимать «наблюдательный пост» у окна. Я подвинулась на край кровати и, подтянувшись, переползла в инвалидную коляску. За годы болезни натренировала до стальной крепости мышцы рук и пресса, да и сам переход, точнее «переполз» с кровати на коляску довела до автоматизма. Мама поднять меня уже не могла.

От окна тянуло холодом. Закутавшись в большой клетчатый плед, я поудобнее расположилась в коляске. За оконным стеклом простирался мой «большой мир» — пробуждался ото cна маленький, похожий на каменный «колодец» дворик.

Первым, со снеговой лопатой в руках, показался Петр Павлович, дворник. За глаза его называли Педро Падлович, из-за неприветливости и мрачности. Говорили, он не любит людей, величает «комариным царством». Может, и так. Зато я каждое утро наблюдала, как он кормил бездомных, приютившихся в подвале кошек и собак. И даже Полкан (уж не знаю, кто его так прозвал), ободранный, гордый, свирепый помоечный кот, презиравший, как и Павлович, всех на свете людей, с удовольствием ел из его рук. Наверное, дворник был не таким уж «Падловичем».

Никто не знал, сколько Изабелле лет — 40, 60? Всегда ухоженная, одетая с иголочки, обеспеченная вдова выглядела как кинозвезда...

Следом за Павловичем из подъезда в красном спортивном костюме выбежала Изабелла Юрьевна, сделала несколько энергичных приседаний и потрусила к арке, за которой, метрах в пятистах, находился стадион. Никто не знал, сколько Изабелле лет — 40, 60? Всегда ухоженная, одетая с иголочки, обеспеченная вдова выглядела как кинозвезда, и была так же надменна и недосягаема. Вчера вечером ее сопровождал очередной кавалер, лет 30, не более. Он преданно заглядывал Изабелле в глаза, она лишь снисходительно улыбалась.

Я наблюдала за тем, как Павлович споро чистит дорожки от навалившего за ночь снега. Скоро весь двор заполнился звуками и движением: хлопали двери, визжали малыши, которых мамы за ручку тащили в садик, под деревом, воображая, что хорошо спрятались, прикуривали подростки. Мой «большой мир» ожил, наполнив жизнью и меня.

Я болела давно. Все началось с элементарной простуды, к которой добавилась редкая инфекция, давшая осложнения на суставы, и я обезножила. Придя в себя после почти двухнедельного беспамятства (температура держалась свыше 40) и осознав, что не могу ходить, хотела умереть. Даже придумывала способы, как это осуществить. Глупо и эгоистично, что бы тогда стало с мамой? Месяц я лежала, безучастно глядя в потолок, пока не увидела, как в соседней комнате, закрывая тонкой, изящной ладошкой рот, рыдает мама. И решила: врешь — не возьмешь! Если не ради себя, то ради мамы я должна возвратиться в жизнь. Мне больно, но маме, глядя на меня, больнее вдвойне.

Я заставляла себя улыбаться, есть, смотреть телевизор, обсуждать с мамой какие-то планы на завтра, послезавтра. Как это было трудно — создавать видимость жизни! Но в один прекрасный день, когда яркое летнее солнце, каким-то чудом умудрявшееся освещать наш двор-колодец, заглянуло и ко мне в комнату, вызолотив до неузнаваемости давно требующие ремонта стены, я поняла: хочу жить!!! Ведь большой мир находится не за экраном телевизора или компьютера. Он там, во дворе, где скребет метлой асфальт Павлович, за аркой и стадионом, где каждое утро бегает Изабелла, на улицах со спешащими людьми, ругающимися торговками, целующимися влюбленными! И как это чудесно — самой ходить по большому миру, наблюдать, участвовать!

С этого дня я решила возобновить лечение, хотя раньше отказывалась. Зачем? Терпеть мучительные процедуры, чтобы тебе сказали: извини, надежды нет.

Очень скоро у меня появилась моя личная Надежда. Носила она звучное отчество Леопольдовна и была невероятно красива и добра. К тому же, врач от Бога.

— Лечение, которое я тебе предложу, называют альтернативным, — сказала Надежда Леопольдовна, — это значит… Не будем вдаваться в малопонятные медицинские термины. По ходу лечения я постараюсь объяснить, что к чему. Вся ответственность за последствия, положительные или негативные, и такое может статься, врать не стану, ложится на меня. Но шанс, я уверена, есть. От тебя потребуется огромное терпение, выдержка и воля. Этого, вижу, тебе не занимать. Работаем?

Незнакомец был уже не юношей. Лет 35-ти, не меньше. Для девушек моего, 20-летнего возраста, наверное, казался уже почти стариком.

И я согласилась. Мне казалось у этой женщины, так щедро одаренной Богом, все должно получиться. Она сама делала мне массажи, разминала не потерявшие чувствительность, но все же совершенно безжизненные и беспомощные ноги. И ставила уколы в область коленных суставов. Такой боли я доселе не испытывала! В первый раз, когда Надежда Леопольдовна делала укол, я практически теряла сознание. Мне казалось, что колено наполняется горящей жидкостью, раздувается, словно воздушный шар, еще минута — взорвется, и я вместе с ним.

— Не могу больше, прекратите! — кричала я, пытаясь ухватить Надежду Леопольдовну за руки. Но она умела быть безжалостной, эта добрая женщина, если требовало дело.

Уколы нужно было делать раз в неделю. Я ждала этого дня словно Судного. Даже малодушно собиралась отказаться от лечения, но… В моей жизни появился Он. Я не знала его имени, возраста, рода занятий, ничего о нем не знала. Но чувствовала — это мой человек. Проводя долге часы перед окном, наблюдая за людьми, я научилась замечать и понимать малейшие черты характера и оттенки настроения. Хотя, казалось бы, что можно увидеть и услышать из окна, даже если оно находится на первом этаже?

Незнакомец был уже не юношей. Лет 35-ти, не меньше. Для девушек моего, 20-летнего возраста, наверное, казался уже почти стариком. Но и я не чувствовала себя беспечно-молодой. В уголке его рта залегла горькая складка — признак того, что человеку пришлось многое пережить. Но он умел смеяться — открыто, заливисто, молодо, значит, страдания не очерствили его душу, только укрепили ее. Я часто слышала его смех по утрам: незнакомец наблюдал, как Павлович кормит своих бездомных бродяг, а они забавно суетятся вокруг него. Потом он и сам начал приносить кульки со съестным. А однажды он повернулся и в упор посмотрел на мое окно, прямо мне в глаза, и даже, улыбнувшись, подмигнул. Я отпрянула назад. Как он через стекло и расстояние мог почувствовать мой взгляд? С тех пор я грезила о нем. Представляла тот день, когда смогу выйти, а не выехать во двор. В воздушном платье с открытыми плечами, в босоножках на шпильке, с развевающимися волосами… Легко, словно андерсеновская Русалочка, скольжу по нагретому асфальту… Он застынет, восхищенный, потом подаст свою сильную теплую ладонь, и мы вместе пойдем в большой мир.

Однажды, сделав, насколько это возможно, равнодушное лицо, я спросила у мамы, знает ли она, кто этот незнакомец.

— Купил квартиру двумя этажами выше, — услышала в ответ, — часто бывает в командировках. Интересный мужчина. Таинственный, правда, даже баба Люся, наш информ-центр, ничего толком о нем выведать не смогла. Узнала только, что зовут его Александр.

Соседи, значит, мы с тобою, Саша.

Я не видела Сашу уже 13 дней, наверное, сегодня он должен появиться. Обычно его командировки были двухнедельными. Со стороны арки во двор въехала серебристая «Тойота». Он! Сердце мое забилось часто-часто, дышать стало трудней. Хлопнула дверка машины. Я приподнялась на локтях , чтобы лучше его разглядеть. Под глазами темные круги, устал. Вдруг в арку въехала алая «Шкода». Я узнала машину Надежды Леопольдовны. Ах да, конечно, сегодня же Судный день! От страха противно-привычно заныло в животе, на лбу выступили капельки пота. Надо, надо, надо! Просила, приказывала я себе. Надежда Леопольдовна вышла из машины. Саша застыл, с интересом провожая взглядом ее стройную высокую фигуру. Она его даже не заметила. Дышать мне стало еще труднее. Это на меня он должен был так смотреть, на меня! Моя личная Надежда вдруг показалась почти врагом, мечты о большом мире, где мы идем с Сашей за руку — иллюзией.

Я смотрела в синие глаза Надежды и думала: кто она, Снегурочка, исполняющая желания, или обманщица Снежная Королева?

— Сегодня уколов не будет, — сказала Надежда и вдруг приказала, — поднимайся! Чего смотришь, поднимайся, говорю. Через месяц Новый Год, как его встретишь, так и проведешь. Хочешь провести Новый Год на своих двоих?

Я тупо кивнула. До меня никак не доходил смысл сказанного. Я смотрела в синие глаза Надежды и думала: кто она, Снегурочка, исполняющая желания, или обманщица Снежная Королева? Надежда протянула мне руку, я ухватилась за нее, как за спасительную соломинку и… поднялась.

Через месяц я уже могла стоять и ходить, совсем немного, минут 15 в день. После этого валилась в постель бледная, с капельками пота на лбу. Но я ходила! Ходила! Сама!

В новогоднюю ночь я попросила маму достать ее вечернее платье на бретельках и босоножки на изящном каблучке-рюмочке. Отец, когда был жив, привозил маме много красивых вещей. Я оделась, распустила волосы по плечам. Из зеркала на меня смотрела незнакомка. Все уже давно забыли, да и я не вспоминала, что высока ростом, у меня тонкая талия, сильные плечи и руки. Волосы, черные и блестящие, как шелк, искрились под ярким светом лампы.

Я подошла к окну, буквально прилепилась к стеклу. Большой мир отмечал Новый Год: всюду огни, свет, веселье. Я, хоть немножечко, почувствовала себя причастной к общему ликованию. Вдруг во двор въехала серебристая «Тойота». Саша! Он вышел из машины, свет фонаря ярко высветил его. Вдруг он поднял лицо и посмотрел на меня. В глазах его мелькнуло сначала узнавание, потом восхищение. Он подошел к окну, легко взобрался на бетонную плиту, неизвестно с каких пор там лежавшую, приложил руку к стеклу, там, где находилась моя ладонь. Мне вдруг показалось, что под теплом его рук стекло тает, словно лед. Показалось, что он легко, будто я была перышком, взял меня на руки, перенес через оконную раму, и мы, не замечая холода и снега, вдвоем вышли в Большой мир.