«Жил старик со своею старухой
У самого синего моря…»
А.С. Пушкин «Сказка о рыбаке и рыбке»

Настоящих своих родителей я никогда не видела.

Имя Манефа дали мне в монастырском приюте, куда меня отдали младенцем. Прожила бы я несчастной приютской сиротой у чужих людей в прислугах всю жизнь и умерла в приходской богадельне, если бы не барин Онегин.

Он приехал в приют через месяц после моего там появления и забрал, предъявив настоятельнице монастыря какое-то письмо. Барин увёз меня в город, где отдал на воспитание бездетным супругам. Ежегодно он давал им некоторую сумму на моё содержание. Деньги были небольшие, но позволяли сводить концы с концами. Мои приёмные родители оказались людьми хоть и неласковыми, но добросовестными, честными. На мои настойчивые расспросы они рассказали историю моего рождения, только имён родных моих матушки и батюшки они и сами не ведали.

Узнала я, что моя мать была актриса-цыганка. Будто бы, обвенчалась она тайным браком со знатным князем и дала ему слово до поры тайны никому не открывать — нельзя ему было неровню в жёны брать. Князь уехал по государственным делам в дальние страны, и долго не было от него вестей. Тем временем, обнаружила молодая жена, что беременна, но не знала, как сообщить о том своему мужу — не было у неё адреса, чтобы написать ему. Роды оказались тяжёлыми, и, разрешившись девочкой, цыганка умерла. Бабка-повитуха снесла меня в монастырь, где оставила на попечение монахинь, передав вместе со мной ладанку с монограммой князя.

Тем временем, обнаружила молодая жена, что беременна, но не знала, как сообщить о том своему мужу — не было у неё адреса, чтобы написать ему.

Неведомо, кто сообщил князю о смерти супруги родами, только он написал своему другу Евгению письмо, в котором просил разыскать младенца и устроить его судьбу. Барин хоть и был молодым повесой, но честно исполнил волю князя — нашёл повитуху, а уж та указала на монастырь и на приметную ладанку, которая и помогла опознать ребёночка. И вот я очутилась у приёмных родителей. Князь же так и сгинул в заграницах, судьба его осталась мне неизвестной.

Не скажу, что детство моё было счастливым. Мне хотелось жить весело, петь и плясать, а меня держали в чёрном теле, заставляли молиться часами и работать по хозяйству. Несмотря на то, что такая жизнь лучше приютской, мне всё равно очень хотелось вырваться из скучного, неласкового дома.

Как исполнилось мне 16 годков, начали мои приёмные родители подыскивать мне жениха. Но солидные люди бесприданницу замуж брать не хотели, а за несолидного барин меня отдавать запретил. Он сам лично каждого кандидата рассматривал и браковал одного за другим: тот стар, этот некрасив... Очень хороший был барин Онегин, говорил со мной всегда ласково, а однажды дал денег не приемным родителям, а мне лично. Сказал: «Купи себе берет малиновый, тебе к лицу будет!» Барина Онегина я очень уважала, но любила всегда одного только Захара.

Когда Захар у нас в семье появился, я сразу подумала: «Вот мой суженый!» У него был такой робкий вид, такие добрые глаза и нежная белая кожа, и… и ещё он был сильно похож на барина, словно его сын. Может, он и был ему сыном, иначе с чего бы барин стал ему помогать? А ведь он не только забрал Захара из бедной крестьянской семьи и поселил в городском доме у моих приёмных родителей, но и заплатил за его учёбу, чтобы Захар мог стать инженером по железным дорогам.

Жили мы в одном доме, встречались каждый день. Я быстро поняла, что Захар тоже в меня влюбился, и не препятствовала его чувству. Он любил сидеть рядом, смотреть, как я пряду пряжу и пою. А я мечтала, что когда он станет инженером, мы поженимся и уедем. Будем жить своим домом, растить наших детей, и буду я барыня — жена инженера. Но жизнь распорядилась иначе: внезапно умер наш благодетель — барин Онегин. Говорят, с тоски от неразделённой любви. Не знаю, только оба мы с Захаром осиротели.

Я сильно плакала, Захар меня утешал, и мы с ним незаметно для себя стали любовниками. Я-то греха не испугалась — во мне, видно, и материнская цыганская кровь, и отцовская княжеская много гордости несли, ничего я не боялась и никого. Но Захар страшно перепугался. Он решил, что нас обоих теперь выгонят из дома вон, что позор всегда будет на нас, а потому спешно попросил моей руки, чему приёмные родители очень обрадовались. Оказалось, что барин оставил Захару маленькое наследство: участок земли да домишко на диком острове Буяне, и стал Захар, по их мнению, человеком имущим, то есть солидным. А что недоучился, так это не страшно, главное — руки-ноги целы и владение какое-никакое имеется. Обвенчали нас, свадьбу сыграли и даже дали мне придание на первое обзаведение: одеяло, подушки, немного посуды, прялку с куделью да деревянное корыто.

Потом-то, когда пророчество сбылось, я всё поняла, а поначалу сильно удивилась. Грешным делом подумала: уж не двойней ли забеременею?

Когда приехали мы во владения Захара на остров Буян, я была в ужасе: земля скудная, лодка старая, сети драные, избёнка нищая, одно достоинство, что у самого синего моря.

Стали мы житьё наше налаживать. Захар ловил неводом рыбу. Но сам на рынок ездить стеснялся. Да и торговать у него не получалось. Мог какому-нибудь нищему бесплатно рыбу отдать. Он вообще оказался из тех, у которых доброта хуже воровства. Ничего не мог ни руками сделать, ни заработать. Ему лишь бы тихо и спокойно всё было. Книжки, бывало, читает, пока я на него не заору и на море рыбачить не погоню. А я горбачусь: плаваю на лодке каждодневно в город, рыбой торгую, беру у богатых бельё в стирку, пряжу пряду — деньги зарабатываю! Только тех денег даже на новое корыто не хватало. Лишь на скудную еду да небогатую одежонку.

От такой жизни я чуть не утопилась. Пришла к морю и уж совсем было собралась топиться, как слышу голос: «Манефа, не бери грех на душу! Ты не только себя, ты ещё троих погубишь! Тебя Господь Берегиней даровал им во спасение!» Я оцепенела, стою и никак в ум не возьму, про каких таких троих мне знак дан?! Ну, один — Захар, только ведь кроме него у меня на всём белом свете никого нет. Потом-то, когда пророчество сбылось, я всё поняла, а поначалу сильно удивилась. Грешным делом подумала: уж не двойней ли забеременею? Нет, не случилось. Пришли те двое ко мне, откуда и не ждала — из моря. Но о том после.

Так вот. До того мне тяжкая жизнь надоела, что и не высказать. Только куда деваться-то? Ни родных, ни своего дома, ни профессии у меня не было. По правде говоря, жаль мне было Захара бросать. Он ведь у меня такой оказался бессловесный. Того и гляди, пропал бы, останься один! Ведь у него от книжек совсем мозги высохли! Подумать только: волшебную Рыбку отпустил! Он когда рассказал мне про Рыбку, я прямо чуть с ума не сошла. Только сама-то ведь после ещё дурнее своего дурачка оказалась. Мне вначале захотелось просто из бедности выбраться, а потом… Потом я подумала, что если будет у меня дворянское звание, то найду я своего отца-князя и приглашу в богатые покои: вот, дескать, смотри, папочка, от какой дочки ты отказался! И про мать всё узнаю, могилку её навещу… Не хотелось мне безродной на свете жить.

Только где отца искать и как, если я ни имени, ни фамилии его не знаю?! И тогда подумалось мне, что если я стану даже не царицей, а Морскою Владычицей, если Рыбка-волшебница будет мне служить, прикажу ей найти моего батюшку да ко мне во дворец доставить… Только не знаю, что там случилось. Наверное, мой дурачок не так что-то Рыбке сказал, не те слова нашёл, обидел чем-то, и Рыбка всё, что прежде дала, обратно у нас отняла. Остались мы с моим недотёпой опять у разбитого корыта холодные да голодные и голодали три дня, пока на море страшный шторм бушевал. Такого шторма я за всю жизнь ни до, ни после ни разу не видела. Думала, унесёт нашу избёнку вместе с нами. Но не только нас не унесло, а кое-что нам ещё и принесло!

Она мужа шибко любила, и он её тоже любил, да по навету злых людей велел законопатить вместе с сыном в бочку и бросить в море...

Бочку море выкинуло дубовую, а в ней женщина — красавица писаная и младенчик с ней. Звали красавицу Салтанат — видно, из басурман она происходила, а мальчишечку тоже чудно так именовали — Гвидончик. Рассказала нам Салтанат свою историю: муж у неё был царь, «султан» — по-ихнему, значит. Она мужа шибко любила, и он её тоже любил, да по навету злых людей велел законопатить вместе с сыном в бочку и бросить в море... После-то я с тем султаном заморским лично познакомилась и видела, как он горько покаялся в своей доверчивости, а тогда горючими слезами облилась от жалости.

Откуда что и взялось, видно цыганская ведовская кровь дала о себе знать: набрала я трав, отваров целебных наварила, молока на последние гроши купила и выходила-таки молодую мать с сыном. И так она меня благодарила за спасение, такой оказалась доброй да хорошей, что стала мне роднее родной. И Захар оживился. Собрал у моря брёвна, сколотил домик для Салтанат и Гвидоши. Книжки свои пустые забросил и стал сам, по своей воле плавать на лодке в город продавать рыбу. И такое проявил рвение и трудолюбие, какого я от него никак не ожидала. И всё ради султанши и её сына — полюбил он их сильно. Вот и славно! Раз своих-то детишек у нас не получилось, хорошо, хоть этих Бог послал.

Гвидончик, как вырос, таким добрым хозяином оказался! Превратил наш остров Буян в рай земной, в царство чудесное. Каких только диковин не завёл: тут тебе и белка учёная, и дядька Черномор во главе морской охраны! Вот тогда я себя и дворянкой, и царицей, и владычицей морскою по-настоящему почувствовала. Только искать своего отца у меня уже не было никакого желания. Да он, скорее всего, уж и скончался к тому времени.

Мы все вместе Гвидончика хорошим парнем вырастили и даже женили! Жену он себе сам выбрал — раскрасавица оказалась редкая. Лебедью зовут. Поговаривают, она той волшебной Рыбке, с которой мой старик разговаривал, роднёй будет. Вот только детишек от них мы с дедом уж не дождались — умерли в один день. Вначале Захар, а я — в тот же час следом. Рядом нас и схоронили на нашем острове Буяне.

И здесь, на Том Свете, мы опять вместе. Что ж поделаешь — судьба. Раз послал меня Господь мужу Берегиней, значит, навечно мне с ним быть дОлжно — и до гроба, и за гробом.