Бабье лето…
Марево золотых паутинок колышется в томном воздухе, наполненном целым букетом пряных запахов осени.

Жухлая трава покрыта бархатным разноцветным ковром из опавших листьев — ярко-красных, желтых, оранжевых, коричневых... И когда из низких ватных облаков пробивается луч солнца и падает на лиственный ковер, то издалека можно подумать, что по двору пустились в пляс языки пламени.

Посредине двора, за которым уже давно никто не следил, росла старая разлогая яблоня. Неподалеку стояло корыто, наполовину заполненное яблоками, но большая их часть густо усевала землю вокруг. Под ветвями старой яблони укрылся ветхий покосившийся стол, часть яблок рассыпалась по нему, и тех, кто сидел бы за столом, окутывал бы пряный аромат этих терпких осенних яблок.

Но мужчину, сидящего за столом, буйствующие краски и ароматы осени совсем не трогали. Чуть уловимый ветерок ворошил его спутавшиеся седые волосы, которые закрывали большую часть лица, покрытого глубокими морщинами, и потухшие глаза, которые выдавали глубокую грусть и мудрость. Он судорожно что-то писал. Кипа немного помятых листов, исписанных мелким круглым почерком, уже лежала чуть в стороне под тяжелым пресс-папье. По судорожным движениям мужчины казалось, что он очень спешит что-то не успеть или упустить очень важное, без чего все дальнейшее будет бессмысленно.

Он не собирался публиковаться, но очень хотел, чтобы это прочитали ее дети, его сын... Потому так важно закончить, пока есть время...

И сейчас для него все уже было бессмысленно. Единственное, что имело смысл — это его «писанина». Он не собирался публиковаться, но очень хотел, чтобы это прочитали ее дети, его сын... Потому так важно закончить, пока есть время... Время жизни, которая так быстро утекала, но с другой стороны остановилась, когда ушла она, та единственная, кто не переставал верить в него с самого начала и до конца. Но он слишком поздно это понял... И у них был всего год счастья, но именно ради него и стоило жить.

Потому он писал… Часто забывая и про еду, и про сон, и про усталость. Писал так, как не писал никогда в своей жизни, как главную книгу своего существования. Он хотел передать весь тот свет, который привнесла она в его жизнь. Да... она действительно была живительным светом для него, путеводителем и опорой. И звали ее так же, как и свет — Светланой.

Они познакомились еще, когда он был на третьем курсе института. Он молодой, красивый, статный, еще студент, но подающий большие надежды стать в будущем дерзким писателем. Всегда в центре внимания, инициатор самых невероятных идей и вдохновитель безумных поступков. Она была полной противоположностью ему — тихая, застенчивая, нежная, безгранично добрая, «светлая». «Светлая» — это, наверное, именно то слово, которым ее всегда можно было описать. Ни одного человека с такой светлой душой он не знал за всю свою жизнь.

***

В студенческие годы они были неразлучны. Стоило им появится вместе, они сразу же становились центром всеобщего внимания — он высокий, с черными, как смоль, волосами, и такими же темными, яркими, озорными глазами. Светлана — была очень хрупкой, и такой тоненькой, что казалось — от ветра ее фигурка может сломаться, как соломинка. Словно Василиса Прекрасная из русских сказок с русой косой до пояса, легким румянцем на щеках, вот только глаза у нее были не голубые, как в сказках, а зеленые. И многие не верили, что они только друзья. А они боялись разрушить тот союз, что был между ними, никто не хотел преодолеть черту между реальной нерушимой дружбой и возможной любовью.

Студенческая беззаботность быстро пролетела, поставив каждого перед выбором своей дороги в большое будущее. Каждый выбрал свою.

Письма между городами курсировали с огромной частотой. Она писала — о работе в школе, об учениках, о коллегах, о жизни в общежитии, о маленькой зарплате, об общих знакомых, которых встречала, о красках и холстах, на которые хоть и большим трудом, но удавалась выкроить деньги. Он — о богемной жизни молодого журналиста, об акулах пера, которых посчастливилось встретить, о вечерах, где он бывал, о новых влюбленностях «на всю жизнь», о коллегах-завистниках… И присылал вырезки со своими статьями и то, что писалось «для души».

Студенческая беззаботность быстро пролетела, поставив каждого перед выбором своей дороги в большое будущее. Каждый выбрал свою.

Но жизнь вносит свои коррективы. Новые друзья и знакомства вытесняют старых, стирают их лица из памяти, словно ластик — рисунок карандашом…

Жизнь крутилась в бешеном галопе. Дни сменялись днями, месяцы приходили за месяцами. Он женился, развелся, потом снова женился, стал отцом, и снова развод… Больше жениться ему не хотелось, но женщин в его жизни было много. Мимо проплывали случайные знакомые, работы приходили одна за другой, командировки за командировками... И писал он тоже много, но все это «много» было под заказ. А «для души» все не хватало времени, было как-то не до того. «Еще успеется. Еще напишу, что все ахнут».

Света тоже вышла замуж, родила замечательных близняшек, русалок-красавиц, как и она. Жизнь ее менялась не такими стремительными картинками, как у студенческого друга. Да и не нужно ей было это, ее вполне устраивало ее простое семейное счастье — будни в заботах и работе, выходные на даче с семьей, посиделки с подругами, тихие семейные праздники… И еще письма от него. Редкие, но родные. Правда, с каждым годом они становились друг другу все более чужими — разными жизнями жили…

Прошла молодость, зрелость уже осталась за плечами, и когда его черные, как смоль, волосы покрылись инеем — он понял, что он один. Женщины, что были рядом, когда он был молод, ушли к другим; сын давно жил своей жизнью и только редкими звонками радовал отца; выросли новые авторы, конкурировать с которыми он не всегда мог, да уже и не хотел; ничего стоящего он так и не написал… Одиночество все больше сгущалось, болезни приходили все чаще, а рядом никого. Хотя… Была Светлана, которая поздравляла с праздниками, редко писала, но все так же убеждала его творить «от души», писать для себя, как раньше. И в один момент, когда стало совсем невмоготу, он решился и продал свою квартиру, взамен купил небольшой домик в пригороде, где он мог писать, гулять на природе, скрыться от шумного города, от навязчивых знакомых и «друзей», которые появлялись ниоткуда, если нужна была протекция.

Светлана напросилась в гости, чтобы проверить, как он обустроился… Перед их встречей он волновался, как никогда, как будто школьник перед первым свиданием. И вот приехала она… Все те же зеленые глаза, хрупкость, русые волосы с чуть заметными серебряными нитями были уложены в аккуратную прическу, и еще морщинки, маленькие морщинки вокруг светящихся добротой глаз, возле слегка улыбающихся губ… «Какая же она красивая».

Они долго сидели в саду и говорили, говорили, как будто и не было этих двадцати лет, не было семей, не было прожитых врозь лет.

Светлана приезжала каждый месяц. Этих приездов оба ждали, как праздника, вознаграждения за суету будничных дней. Все труднее им стало расставаться, все с большим нетерпением они ждали встреч. Понимание того, что они должны быть вместе, пришло к каждому из них как-то тихо, незаметно, не сговариваясь. И в один из приездов Светлана не стала собираться домой, а у него не возникло вопросов, почему она не уезжает. Все было понятно без слов.

Они долго сидели в саду и говорили, говорили, как будто и не было этих двадцати лет, не было семей, не было прожитых врозь лет.

Так началось их тихое, но такое желанное счастье… Светлана теперь уже наведывалась домой, к мужу, который и говорить с ней не хотел, и если заранее узнавал от дочерей, что она должна приехать, то исчезал из дома. А дочери хоть и встречались с матерью, но держались на некотором отдалении — не могли понять, что случилось, почему она ушла от отца, с которым все эти годы они даже по-настоящему и не ругались.

После этих выездов Светлана плакала ночами. Но не переставала надеяться, что близкие ее поймут и простят.

***

Обычно Светлана возвращалась из поездки к родным до 7 вечера. Уже было 8, а маршрутка так и не пришла. Он нервно мерил шагами дорожку возле дома, время от времени останавливаясь и прислушиваясь, не гудит ли маршрутка… Но все было тихо. Вдалеке каркала ворона, нагоняя еще большую тоску и отчаянье. На столе остывал праздничный ужин, из огромного букета сирени осыпались сизые цветочки. Сегодня был ровно год, как Светлана стала частью его жизни, или даже не частью, а тем критическим звеном в цепочке, без которого она никогда не была цельной. Он нервно курил и ходил по двору до глубокой ночи, время от времени он то приседал за стол возле яблони, то снова вскакивал и начинал накручивать круги. В очередной раз присев за ветхий стол, он опустил тяжелую от мыслей голову на стол и сам не заметил, как заснул.

— Дяденька, дяденька? Дяденька, проснитесь! — соседский мальчуган лет 10 с опаской дергал его за рукав. Когда он поднял голову и открыл глаза, солнце стояло уже высоко и нещадно палило. Мальчишка облегченно вздохнул, когда увидел, что ему все-таки удалось разбудить этого странного дядьку.
— Что? — с трудом произнес он и закашлялся. — Что стряслось-то? — пересохшие губы и язык отказывались слушаться.
— Там это… Из больницы звонили… Ваша тетенька… ее, ой, не ее, а в маршрутку, что шла к нашему селу, врезался грузовик…

В глазах потемнело, и все вокруг затянуло туманом, он не различал лиц, не слышал крика мальчика, который бросился к маме, когда увидел, как он начал валиться из-за стола, не понимал, как соседи забрали его с улицы и завели в дом, не различал их голосов, когда они шептались на крыльце дома.

***

Жизнь продолжается. Солнце все так же встает и заходит, день меняет ночь, один месяц следует за другим…

Мужчина под старой яблоней писал историю своей жизни. Только той, кто ярким лучом проходила через всю его жизнь, была ангелом-хранителем, уже не было рядом.

На дворе было бабье лето.