Они пропустили уже третью или четвертую электричку. Они не считали.

— Ты заметил, что на станциях и особенно на вокзалах всегда особенный запах? Не знаю, как объяснить тебе. Как будет «затхлость» наоборот? Какая-то тревожная пыль. Ты как будто бы двигаешься здесь, даже если неподвижен. Вот как мы с тобой.

Она была молодой, высокой, белокожей и тоненькой. Он был рослым, широкоплечим, поджарым очкариком, каким-то затерянным во времени, в нем было нечто неуловимо советское. Молодой человек с прошлым и из прошлого. Он молчал и смотрел вперед на другую сторону платформы, как бы в никуда. Её рука лежала у него на бедре и медленно скользила по плотной дешевой ткани брюк. Он подвинулся к ней. Медленно повернул голову, потянулся к ее шее и с прочувствованным удовольствием втянул в себя ее аромат. Длинные, почти белые волосы девушки щекотали ему щеку, и он на мгновение вылетел из этой минуты в какое-то детское воспоминание о паучке, пробежавшем по его лицу, пока он, совсем маленький, спал после обеда, и все было впереди.

— Да, запах особенный. Запах места, которое ничье. Запах женщины, которая не моя.

— Давай это запишем, Ося!

Она достала из сумочки диктофон.

— Скажи туда «раз-раз, мы с Алиной много раз!»

Он искривил свой немного асимметричный рот:

— Пошлость.

Она перестала улыбаться и произнесла серьезно, с расстановкой:

— Вокзал пахнет особенно, как ничье место.

Нажала на stop. Задумалась. Снова включила.

— Так же пахло для тебя мое тело. Ты вдыхал меня снова и снова, шумно, жадно, и тебе хотелось быстрее, еще быстрее, как будто бы твой поезд все не придет и впору бежать по шпалам.

Она затихла. Поправила юбку своего легкого летнего платья с розовым цветочным рисунком. Он гладил ее предплечье и смотрел вглубь себя. Казалось, что он ищет собеседника где-то внутри.

— Я столько представлял твой запах, Аля. Ты знаешь, я люблю пытаться делать самое трудное для себя. Ты подробно писала мне, как ласкаешь меня губами. Я писал, как буду в тебе, как буду прорываться, драть, проникать. Как это будет в жадный, нетерпеливый, короткий первый раз или в философско-ленивый, бесконечный пятый. А ты мне тогда написала…ты помнишь, что именно?

Цвет ее щек стал таким же, как цветы у нее на платье. Она помотала головой.

— Не помнишь. А я помню, ты писала: «Я пытаюсь представить, как ты стонешь и как пахнешь. Это невозможно угадать до личной встречи, но я не способна перестать думать об этом». И тут я понял, насколько ты смелее меня. Насколько уверенно ты идешь в сторону возможного разочарования.

Она приподняла брови.

— Разочарования?

— Да, конечно. Твои сообщения, твои заметки на странице Вконтакте, твои рассказы — я впал от всего этого в зависимость. Они стали мне нужны.

— Как и твои для меня, Ося.

— Я верю тебе. И ты поверь: никто никогда так меня не пытался понять за все мои двадцать шесть лет. И, наверное, я никого так не угадывал. Но! Вот это чёртово «но». Я не хотел, я не осмеливался думать, что будет какое-то «но». Что мне не понравится, как ты пахнешь. Что я услышу фальшь, что мне что-то резанет слух, зрение, вкус. И я тогда грохнусь с Олимпа, полечу кубарем с горы Арарат.

— Как ты интересно сказал. «Полечу кубарем с горы Арарат…». Давай запишем!

Он остановил её, показав ей ладонь:

— Не сейчас.Она кивнула. Какое-то время они молчали, слушали, как мимо них скрипят колесные сумки пожилых дачниц.

— Так ты не разочарован?

— Я скажу только после тебя. Но давай будем честными, абсолютно честными, как в наших текстах.

— Ну, давай. Тогда на «раз-два»…

— Опять эти твои считалочки, Аля.

— Пошлость?

— Детскость.

— Сколько угодно, я ребенок, ребенок-самка. Давай, Ося. На раз-два-три. Итак…

Она с выражением досчитала до трех, как будто бы и правда играла на детской площадке в прятки. Она даже сказала: «Три с четвертью, три с половиной». Хором они оба произнесли: «Нет». Он обнял ее двумя руками и начал покрывать легкими поцелуями от верхнего изгиба уха до ключицы, немного задержавшись на мочке, чтобы прикусить её. Она закрыла глаза и слушала, как ей хорошо.

— …А ты помнишь первое, что ты мне написала. Тот комментарий Вконтакте?

Она смущенно улыбалась, мотала головой.

— Совсем не помнишь?

— Нет, я помню только то, от чего меня переполняет чувствами, внутренней водой, как чашу. И я плачу или... Сейчас опять будет пошлость.

— Нет, Аля, такая пошлость хороша, потому что это честно. Ты же легко пишешь об этом.

— Бумага терпит все, особенно электронная.

— Так вот, вспоминай. Ты написала под моей заметкой про Стругацких, с которой много спорили мои друзья: «Не обращайте внимания. Вы талантливый молодой критик и красивый мужчина, вам, наверное, завидуют».

— Ах, да…

— И тебя еще поклевали за лесть. Ты тогда льстила? Неужели ты правда так думаешь?

Она повернулась к нему.

— Посмотри на меня.

Он смотрел, она положила ладони ему на щеки.

— Ты талантливый молодой писатель и красивый мужчина. Ты лучший из живых.

Его щеки краснели под её ладонями.

— Ты это помнишь, именно это... Я чувствую что-то такое невероятное, когда слышу, как ты произносишь эти слова. Это выносит меня. Аля, ты... ты сбылась.

Она осторожно стала наклоняться к его губам. Не дойдя до цели, она замерла и смотрела то ему в глаза, то на тонкие, жестокие, асимметричные губы. Она добилась того, что он впился в нее, как в спелый фрукт. Они выпали из реальности еще на несколько минут пока пассажиры очередной электрички на Москву входили и выходили из вагонов.

— Ты знаешь, Аля, все так просто оказалось и так сложно. Сколько встреч мужчин и женщин проходят зря, как часто из этих минут и часов счастье вытекает, как из дырявого таза. А ведь все можно продумать заранее, прощупать, сочинить. «А счастье было так возможно».

Она посмотрела на него обиженно.

— Было возможно? Ты кого-то вспоминаешь?

Он хлопнул себя по коленке.

— Это все болезнь интеллигента. Перестать думать невозможно. Все-то нам закон вывести, правило, алгоритм. Как будто, если бы у нас с тобой получилось сочинить идеальную встречу, когда ни одно движение не будет нежеланным или неприятным, то у многих получится. Как будто просто найти женщину, которая так пишет, так откровенна.

Она еще чего-то ждала.

— Так красива.

Она удовлетворенно улыбнулась. Он глядел под ноги и шевелил губами, готовился сказать что-то особенное.

— Аля, ты можешь еще раз? Вот это самое…

Девушка поднялась с лавки и встала напротив него. Какое-то время ничего не происходило. Потом она немного приподняла юбку и села ему на колени лицом вперед. Гладила его сильные плечи. Он с тревожным ожиданием восторга смотрел на нее. Наконец она аккуратно сняла с него очки.

— Это твои границы. Из-за них ты никого не пускаешь. Бедный мой.

— Леонтий, ты мой рыцарь… — она поцеловала его в уголок рта с той стороны, где его мышцы лица работали как-то иначе, по-своему, где была заметна небольшая припухлость. — Ты лучший из живых.

Он закрыл глаза и быстро заморгал, чтобы не было заметно, как он прослезился. Но она заметила и подхватила слезинку языком.

В следующий поезд она все-таки села, со смешками вырвавшись из его объятий.

* * *

Вагон оказался почти пустым. Было лето, понедельник, около четырех дня, и ей досталось место у окна по направлению движения. Все, как она любит. Осталось только… Она достала из сумочки телефон.

— Да, привет. Да, это Марина. Да, все прошло хорошо. Да. Он был доволен.

Потом она какое-то время слушала, что ей говорят.

— Нет, мне кажется, что все прошло как надо. Он пару раз спрашивал меня, помню ли я то, помню ли я это. Естественно, я не могу зазубрить всю вашу переписку. Но я умею импровизировать. Мастерство не пропьешь, «Щепку» не проешь. Лучшая роль Марины Ермолаевой на сегодняшний день. Жду от тебя, Инка, смс счастья. Восемнадцать. Две скидываю, потому что он хороший. Я тебя понимаю.

* * *

Инна:
Привет. В приложенных файлах две части нашего интервью. Прочитай, что да как.

Осип:
Ты зачем Вконтакт шлешь? Удобнее на почту. Ладно, я не жалею о том, что мы поговорили, все-таки творчество Стругацких и идеология поздних Советов — тема для меня важная. Но меня смущает, как много ты пишешь обо мне и про меня. Тебе это вредно.

Инна:
Я не могу иначе. Ты талантливый молодой критик и красивый мужчина.

Осип:
Инна, желтая карточка. Ты знаешь условия, по которым мы это продолжаем. Это слова «Али».

Инна:
Тогда не запирай в кавычки её имя. Она живая. Это самое живое из того, что я придумывала.

Осип:
Я даже не хочу думать о том, откуда ты взяла её. Крепостное право отменили в 1861 году, а хорошие проститутки стоят дорого.

Инна:
Желтая карточка. Мы не говорим об этом.

Осип:
Мне жаль тебя.

Инна:
Еще одна желтая карточка. Какая жалость? Я создаю. Я люблю. Я счастлива. Можно быть счастливой и без красоты. Зря женщины в это не верят. Да и многие мужчины тоже.