Старый дом, еще с сохранившимся фронтоном, декорированным композициями каких-то сложных барельефных фигурок, завораживал и манил к себе. Мне казалось, что совсем не помню ни этого дома, ни всего того, что с ним связано. Но случайно оказавшись в районе своего детства, ноги сами привели меня туда, где я не была с того самого момента, как шестилетней девочкой уехала вместе с родителями на новую квартиру.

Без малого прошло двадцать лет.

Я свернула на прилегающую улочку и ускорила шаг вдоль флигеля, именно в нём располагалась наша квартира окнами во двор.

Отчётливыми картинками, одна за другой, вставали воспоминания из детства.

Поребрик. Неужели, он тот же самый, на котором я балансировала в детстве, крепко держась за бабушкину руку...

Тук-тук — стук моих каблуков гулким эхом отскакивал от стен каменного свода арки. Подняв глаза вверх, я поискала взглядом «эхо, которое живёт в арке».

Через мгновение оказалась в самом сердце своего детства.

Двадцать лет назад этот замкнутый двор-каре, казалось, был более светлым и просторным. А теперь могучие клёны едва помещались в тесном дворике. Всё такое знакомое, но невероятно далёкое. Взгляд сходу отыскал окна — одно, второе, третье. Давно уже чужие, они, казалось, настороженно вглядывались в меня, в чужую.

И это странное ощущение себя — взрослой...

***

— Бабуль, когда гулять пойдем? — вопрошала я, хорошо зная ответ.

— Вот все дела сделаю, и пойдём.

Не представляя, когда закончатся все дела, я взобралась на широченный подоконник и устроилась поудобнее, стараясь не свалить громадный горшок с фикусом. Мурочка на всякий случай подобрала под себя лапки, уложила вдоль своего тела пушистый хвостик и с укоризной посмотрела на меня, нарушившую её покой. Из нашего окна с первого этажа просматривался весь дворик, где жильцы дома знали друг друга, и даже «всё друг про друга», как часто повторяла моя бабушка.

Всё такое знакомое, но невероятно далёкое. Взгляд сходу отыскал окна — одно, второе, третье. Давно уже чужие, они, казалось, настороженно вглядывались в меня, в чужую.

А сколько интересного происходило за окном.

Дядя Боря выводил гулять своего бульдога. Джек тянул на поводке дядю Борю, а дядя Боря делал вид, что ведёт Джека. Кот Васька, считавшийся хозяином двора, пока гулял Джек, на всякий случай вскарабкивался на дерево. А как только за псом захлопывалась массивная дверь подъезда, он снова спускался на землю и, важно ступая, зорким взглядом обозревал свои владения. Бабушкины подружки сидели рядком на скамейке и разговаривали о чём-то очень важном.

Ещё несколько мгновений я по инерции пропела про сестренку и братишку, которых у меня нет, и всё внимание устремила на Наташу. Она всегда появлялась неожиданно и, словно боялась опоздать куда-то, быстро пересекала двор. Бабушкины подружки вмиг замолкали и синхронно, как дрессированные тигры, поворачивали головы, провожая взглядом красавицу.

Приумолкнувшим бабулькам Наташа насмешливо кивала головой и нарочито громко здоровалась. Потом, словно зависала в воздухе в ожидании взаимного приветствия, а дождавшись угрюмого «здрассти», одаривала старушек лучезарной улыбкой.

— Бабуль, Наташа артистка? — открыв в восхищении рот, я не отрывала взгляда от стройной фигуры, волос, развевающихся на ветру, и всего облика, притягательного и обворожительного. Мне хотелось скорее вырасти, чтобы, как Наташа, быть красивой и — артисткой.

— Ещё какая... артистка! — совсем недоброжелательно ответила бабушка.

Она, как и её подружки, не любила Наташу. Ну, это потому что они все старые, толстые и некрасивые завидовали ей.

Я постаралась изящно слезть с подоконника, как это сделала бы Наташа. Мурочка обрадовалась уходу соседки и удовлетворённо потянулась всеми лапками.

Я постаралась изящно слезть с подоконника, как это сделала бы Наташа. Мурочка обрадовалась уходу соседки и удовлетворённо потянулась всеми лапками.

Прихватив в прихожей бабушкину сумку, я накинула её себе на плечо и посмотрела в зеркало. Чего-то для образа не хватало. В мамином шкафу нашлось всё необходимое. Платье было широкое и длинное, но зато нарядное. И до туфель на высоких тонких каблучках ножкам моим нужно было еще расти и расти, но с папиными носками, втиснутыми в узкие мыски, они стали даже немного маловаты. Конечно же, волосы! Их пришлось выплести из тоненьких косичек. Локонов не получилось, но эффект словно от ветра (причём сильного) меня вполне устроил. Очень кстати оказалась забытая мамой губная помада, правда, краска местами выходила за пределы моих губ, и чтобы этот изъян был не сильно заметен, я отошла подальше от зеркала. Пока любовалась своим отражением, из кухни послышался голос бабушки:

— Анютка, собираемся гулять, — радостно сообщила она.

Дверь в комнату приоткрылась.

— Свят, свят, свят!

Бабушка, не решаясь войти, сняла очки и аккуратно положила их в карман передника. Затем вытащила и снова надела.

— Анечка, а чем ты тут занимаешься? — стараясь сохранить спокойствие, спросила бабушка, но было понятно, что она сильно недовольна.

— В артистки играю! — честно призналась я, и надув накрашенные губки, в ожидании нравоучений принялась разглядывать лаковые туфельки, выглядывающие из-под платья.

Вопреки моим ожиданиям угрозы, типа «всё маме расскажу!», бабушка расхохоталась. Но возвращая в шкаф наряды, всё же, строго-настрого запретила мне их трогать. И я больше никогда их не трогала, если был кто-то дома.

Вскоре мы получили большую квартиру в новом микрорайоне. Наташу я больше не видела, но её яркий образ ещё долго не покидал моей памяти.

***

Вскоре мы получили большую квартиру в новом микрорайоне. Наташу я больше не видела, но её яркий образ ещё долго не покидал моей памяти. Возможно, именно на том широченном подоконнике и был сделан мой выбор в мир кино и театра, где, проходя мимо нашего окна, мне улыбалась и игриво подмигивала Наташа — красавица и артистка, «ещё какая!».

***

На скамейке у подъезда одиноко сидела старушка. Я поздоровалась, получив в ответ осторожное тихое — «здравствуйте». Из детских воспоминаний, словно из тумана, выплыл образ Наташиной мамы. Тётя Тома была необщительной и всегда печальной, у неё не было подружек, как у моей бабушки, она никогда ни с кем не останавливалась, чтобы обсудить дворовые новости. На осторожное тихое «здравствуйте» бабушки на скамейке ей вслед вздыхали, то ли с осуждением, то ли с сочувствием.

— Тётя Тома? — спросила я, полностью уверенная, что это именно она.

Из-под полей выцветшей старомодной шляпки на меня глянул заинтересованный взгляд:

— Не узнаю... — рассеянно качала головой женщина.

— Конечно, не узнаёте! — с детским восторгом вскрикнула я: — Мы почти двадцать лет, как уехали. А жили в тринадцатой квартире, — и я указала в сторону окна, где любила сидеть на подоконнике.

— Анечка... Ты ли это? — лицо тёти Томы прояснилось, она оглядывала меня с откровенным изумлением, словно за прошедшие двадцать лет я не должна была измениться, — какими судьбами в этих краях оказалась?

Мать невероятно стыдилась перед соседями, сослуживцами и просто знакомыми, невесть откуда знающими или догадывающимися о занятии её дочери.

— Здесь, недалеко, у меня важная встреча на киностудии. Я так боялась опоздать, что приехала раньше времени. Вот и решила прогуляться, детством подзарядиться, так сказать.

Даже не знаю, моё ли актерское мастерство или общительность от природы произвели впечатление на престарелую женщину, но, по её уверению, она никогда и ни с кем ещё так не откровенничала. Узнав, что бабушки моей больше нет, а родители живы-здоровы, бывшая соседка поведала о своей несчастной судьбе. Оказалось, Наташа, улыбающаяся красавица с гордо поднятой головой, образ которой у меня крепко ассоциировался с «артисткой», была путаной. Мать невероятно стыдилась перед соседями, сослуживцами и просто знакомыми, невесть откуда знающими или догадывающимися о занятии её дочери.

— Наташа была дерзкой и чересчур высокомерной. С детства не любила чего-то добиваться, а только брать, — в своей привычной манере, полушёпотом, рассказывала тётя Тома.

Она говорила и говорила. А мне с трудом верилось, что речь идёт именно о той Наташе, которой я любовалась в детстве, подражая каждому её жесту.

— А потом уехала. Сказала, на заработки. Куда-то за границу. Сколько лет ничего о ней не знаю. Поначалу переживала очень, подала в розыск. А мне прислали бумагу, что проживает в Амстердаме... И я успокоилась, жива, всё хорошо у неё. И ладно.

Я слушала откровения, по сути, совершенно незнакомого мне человека и удивлялась метаморфозам судьбы. Совпадения казались неслучайными... Готовлюсь к съёмке в полнометражном фильме, по сценарию которого моя героиня (точнее — антигероиня), юная девушка, сбежала из дома в поисках «лёгкого» заработка. Вопреки радужным ожиданиям, ей пришлось пройти сквозь тяжкие испытания к трагическому финалу. Вернуться домой не позволяла гордость (а может, всё-таки стыд) и непоколебимая уверенность, что никто её не ждёт, и нет ей родительского прощения.

Для чего, почти через двадцать лет, перст судьбы указал мне на эту улицу, на этот дом, на горем убитую женщину? Я вдруг остро почувствовала необъяснимую ответственность за ситуацию с Наташей.

Съёмки ещё не начались, думаю, не поздно предложить изменить финал, переписав историю.
Рискуя вызвать гнев режиссёра, я всё же отважилась озвучить ему идею изменения гиперреалистичной картины в сторону триллера с «happy end»: не ставить точку, а дать шанс аморальному персонажу. Может быть, на одну трагедию в этой жизни станет меньше. Хотя бы в кино. А уж если две эти истории имеют какую-то мистическую связь, пусть Наташка (артистка, ещё какая!) почувствует тепло материнских объятий и искреннюю всепрощающую любовь, ради которой стоит жить.