Ты всегда был максималистом. Я смотрела на твою фотографию. Девятым валом ярость. Ну нашёл бы помоложе, покрасивее… Или там, куда вы ещё уходите? Но ты всегда делал всё на 200 %! Вот и тут. Ты оставил меня одну во враждебном, холодном мире. Ушёл за секунды. Ровно столько потребовалось, чтобы машина слетела со скользкого ночного шоссе, лязгнула о бетонное ограждение, станцевала по крутому обрыву последнюю смертельную румбу и превратилась в гигантский огненный шар. Молоденький лейтенант дорожной службы потом с пеной у рта уверял меня, что ты даже не успел ничего почувствовать. Конечно, ты всегда был бесчувственным! Ты ушёл за мгновение, а меня обрёк на долгое беспомощное умирание в пустоте.

Я схватила фотографию и судорожно смяла её в тугой, колкий ком. Ощути хотя бы микрон той боли, с которой заставил жить меня! Приговор привести в исполнение… Давай же! Приведи, наконец! Тишина. Никто не нажал на взведённый уже пять лет курок. Я швырнула комок в темноту, уронила голову на руки - всё исчезло.

Проснулась я от душераздирающего трезвона. Не будильник. Бросив работу, я вышвырнула будильник, размозжив предварительно о стену. Он был врагом. Этот бездушный предмет каждое утро вырывал меня из мира, где тепло и спокойно. Где ты.

Звонят в дверь. Чёртову дверь чужой мне квартиры. Нашу я сдала ещё тогда… Она превратилась в пасть жутчайшего чудовища по имени Пустота. Чудовище сжимало челюсти и я билась между ними, точно изорванный пескарь в щучьих зубах, то и дело натыкаясь на твои рубашки, твою пепельницу, твой одеколон... Платили исправно. Хватало на то, чтобы в ветхом серванте (достояние хозяйки с незапамятных времён) всегда стояла бутылка недорогого коньяка…

Ты ушёл за мгновение, а меня обрёк на долгое беспомощное умирание в пустоте.

Почему бабка, у которой я снимаю комнату в обшарпанной двушке, не открывает? Где эта старая карга?! Я попыталась встать. Тело ломило, точно кто-то всю ночь комкал его огромными ручищами. Комкал? Я ринулась в дальний угол комнаты, упала на колени и принялась ползать по выцветшему паласу со скоростью ртутного шарика. Как я могла?! Дура, дура, дура!!! Комок глянцевой бумаги обиженно забился под кровать. Я схватила его и стала разглаживать. Пальцы дрожали. Это последняя твоя фотография.

«Ну, ты дошла, мать!?» Конечно, это была Настюха. Моя старинная подруга. Точнее, враг. Как и будильник. За эти пять лет моя ненависть к ней приобрела размеры штата Техас. Она вечно сваливалась мне на голову в самый неподходящий момент (а моменты были все неподходящие) и заводила свои душеспасительные речи. При этом норовила отобрать мой коньячный эликсир. Больше всего бесило, когда она намеревалась вытянуть меня из моего тихого кокона. То тащила в какие-то визгливо-дымные «гости». То на тупой концерт очередной сфабрикованной «звезды». А однажды приволокла в театр, который взбил во мне такие воспоминания, что я сбежала ещё в первом акте. Неделю потом трясло. Остальные друзья-подруги оказались куда более понимающими. Они просто испарились из моей жизни. Настюхины выходки я терпела только потому, что именно она тогда спасла твоё последнее фото, с риском для жизни вырвав его из моих раздирающих в клочья фотоальбомы рук.

Я протянула ей смятый кусочек картона. Хотела сказать: «Посмотри, что я наделала!». Не смогла. Слова застряли, булькнули, трансформировались в противный горловой вой.
- Хватит! - Настюхина речь, как удары хлыста. - Собирайся! Едешь месяца на два. Возьми всё, что у тебя найдётся тёплого.
- Куда?! Не поеду!!!

Она вечно сваливалась мне на голову в самый неподходящий момент и заводила свои душеспасительные речи.

Наш самолёт приземлился в аэропорту с опозданием часа на два. Пока мы перемещались по странноватому заполярному городу до автовокзала, мой пуховик встал колом от нечеловеческого мороза. Тресни о стену и расколется, как мартовская сосулька. Колом стояла и шапка, и когда-то модные сапоги, и весь мой измученный перелётами остов. Велика ты, земля русская! А уж в северных широтах и вовсе нескончаема. До далёкой деревушки я добралась в состоянии промороженного холщёвого мешка, полного ледяных осколков.

- Это и есть твоя родина?! - Я испуганно взирала на несколько деревянных домиков, скрытых снежными громадами по самую крышу. За домиками простиралась снежная бесконечность. Настюха стрельнула на меня раскосыми глазами:
- Почти. Мы в городе жили. А здесь мой дед обитает. Я к нему на каникулы иногда ездила. Нравится?
- Мэ-э-э…

Впрочем, из сугроба, в недрах которого просматривался таинственный теремок, валил дым. Видимо, там тепло. Большего я и желать не могла. Навстречу нам семенил забавный старичок с яркими этническими чертами на улыбающемся личике.

Жаркая печь и усталость сделали своё дело. Я откровенно клевала носом в огромную чашку с терпким чаем. Спа-а-ать. Боковым зрением и периферийным слухом я улавливала пассы старичка, цокающего языком над моей оттаивающей одёжкой.
- Ай-ай-ай! Замёрзнет девка!
Настюха что-то тараторила, бурно размахивая руками. Наконец, оба шустро выскочили за порог. Точно в тумане, я нащупала сооружённое для меня из многочисленных одеял ложе и повалилась на эту импровизированную кровать. Последнее что я запомнила, погружаясь в царство Морфея, неземное блаженство.

Сюрреализм! Я в неуклюжей меховой кухлянке с чужого плеча и оленьих унтайках восседаю на лёгких нартах.

Сюрреализм! Я в неуклюжей меховой кухлянке с чужого плеча и оленьих унтайках восседаю на лёгких нартах. Впереди меня мерно подрагивают ветви рогов всамделишных северных оленей. Дедок ловко взмахивает длинной пружинящей палкой, хореем. Гортанно кричит что-то на оленьем языке. Мне нравится думать, что именно на оленьем, во всяком случае, они его понимают куда лучше, чем я. А впереди переливающийся всеми цветами радуги простор. Такой, в котором стираются привычные понятия пространства и времени. Хрустальный воздух дрожит, подобно звукам варгана.
Настюха с нами не поехала. Это хорошо. Знакомое лицо возвращало бы меня в мир, который остался там.

- Чынынчар хороший шаман, добрый! - Мой возница похлопал здоровенными рукавицами, точно аплодировал талантам рекламируемого колдуна. А мне хотелось запрыгнуть на развёрнутые в обратный путь нарты и ну его к лешему этого шамана! Странный он, перебирает какие-то бирюльки, ворчит себе под нос. Может, вообще псих? Вот уедет сейчас настюхин родич и останусь я наедине с этим ископаемым. А вокруг полярная ночь, хОркающие олени и вечная мерзлота… Бр-р-р. Ужасно хотелось домой, в горячую ароматную ванну. Взмах хорея - и я застыла с примёрзшим к губам жалобным «Возьмите меня с собой!».

- Иди, огонь поддерживать будешь. - Я вздрогнула. Голос у Чынынчара был глуховатый, тихий.
- Чем?! - я взвизгнула так, что похрустывающие снежной крупой олени шарахнулись в сторону. Шаман не ответил, точно не слышал. Развернулся и нырнул в чум. Мне стало себя невыносимо жаль. В уголках глаз вскипели слёзинки. Самая отважная, выползла на ресницы и тут же застыла льдинкой. Надо же, первые слёзы за столько лет и так бесславно. Это Москва-то слезам не верит? Тундра их вообще не замечает! Пообижавшись и пожаловавшись волооким олешкам на гнусного ведьмака, я начала замечать, что всё моё тело уподобляется языку после анестезии у стоматолога. Мамочки, замерзаю! Чёртов шаман и не думал выходить, чтобы поуговаривать меня. Бессердечный! Все они бессердечные!

В уголках глаз вскипели слёзинки. Самая отважная, выползла на ресницы и тут же застыла льдинкой.

- «Щетина» у входа, - не оглядываясь на мою промёрзшую тушку, сообщил Чынынчар, едва я, униженная и оскорблённая, вползла в сумеречное тепло жилища.
- Какая щетина?! - Мой неразговорчивый собеседник остался глух к моему истеричному воплю. Полазав по тёмным закоулкам чума, я наткнулась на сваленную у меховой занавеси кучу тонких веток. - Это что ли?
- Это, - всё так же, не оглядываясь, подтвердил Чынанчар. - Тундровый лес. Зимой только верхушки над снегом. «Щетина» называется.

Спустя пару недель, я уже сносно разбиралась в терминологии хозяина чума, подкармливала очаг «щетиной», варила мясо в закопчённом котле, мастерила крепкий чай из снега и подозрительных пряных трав, а также собственноручно ощипывала каких-то птиц, подстреленных Чынынчаром на охоте. Даже к методу старика вести диалог привыкла.

Говорил он мало, а на мои вопросы отвечал нескоро, спустя минут 15. Из-за этого, казалось, время растянулось, потекло по какому-то иному руслу. А больше никаких чудес.

- Ты огню говори, он живой, всё знает, поможет, - как-то заявил мне Чынынчар. Попытки получить разъяснения потерпели сокрушительное фиаско. В другой раз шаман изрёк, когда я всерьёз обиделась на жёсткий игнор моей особы:
- Что я могу умное сказать? Ты у луны спроси, у воздуха, у огня… Они мудрые.
Надо ли говорить, что разговоры со стихиями меня мало устраивали, странновато со стороны выглядит, что ни говори. Да и дел полно.
- Камлать буду. - известил меня однажды Чынынчар. - Тебе надо.

Мерные удары бубна диктовали моему сердцу, с какой скоростью ему биться. Где-то вдалеке ему вторил незнакомый голос, не позволяющий мне броситься в огонь. Он удерживал меня на том расстоянии, когда языки пламени лишь освещали дорогу и согревали. Я видела тебя в огненном шаре. Ты улыбался. Мне хотелось к тебе. Я кричала от ярости, рвалась, как сдерживаемая поводьями лошадь. Но ты только качал головой и продолжал улыбаться.

Внезапно я поняла - тебе там хорошо. Так же тепло и светло, как и мне в этом круге.

Внезапно я поняла - тебе там хорошо. Так же тепло и светло, как и мне в том круге, в котором меня удерживал незнакомый голос и гуд бубна. И тут я почувствовала, что поводья ослабли. Я рванулась к тебе - невыносимая боль пронзила тело. Ты вскрикнул. Почувствовал мою боль. Значит ли это, что, если я вступлю в твой огненный шар, ты будешь всё время чувствовать мою боль? И Что-то ответило мне - да. Кто ответил? Огонь? Воздух? Луна? А, может быть, ты? Да не всё ли равно, раз и ты, и я, и Огонь, и Луна - суть одно… Мы все живые. Мы все связаны. Даже там, за чертой. Я отступила. Не хотела, чтобы тебе было больно. Раньше я была обречена на жизнь. Сейчас я выбрала сама. Жить.

На другой день Чынынчар ушёл на охоту. Сказал, что будет дней через восемь. Запас мяса у меня есть. Место, где растёт «щетина» он мне указал. Он ушёл, а со мной остались Огонь, Луна, Воздух, Время, Тишина… и ты.

На прощание Чынынчар подарил мне огон. Что-то вроде оберега. Я поблагодарила. За огон и за мир, частью которого я являюсь. Мир, наполненный жизнью.