Серебристая ртуть застывает на отметке 37,4 вот уже два с лишним месяца… Интересно, если кровь подогревать в течение продолжительного времени, она испаряется? Что со мной? Вроде, я не больна… Явно не больна, а тайно… не знаю.

Смотрю в окно. Март, а детишки катаются на санках вдоль ограды детского сада, пытаются слепить чуднОго кособокого снеговика. Собака что-то роет около скамейки… Затянулась зима нынче до неприличия. До обидного… Мне так не хватает тепла и солнца!

Тридцать семь и четыре не греют… тридцать семь и четыре опустошают, ослабляют… невозможно ощущать себя постоянно (!) больной… и уже кажется, что это — норма, постепенно забываешь, как оно — быть здоровой. Быть веселой, сильной, смеяться не только по случаю прочтения анекдотца в газетенке, а просто так, от счастья, от солнца…

Детвора под окнами устроила перестрелку снежками. Разделились на две команды и фигачат друг в друга снежными шариками со всей дури. Кричат, даже верещат… Собака откопала какую-то неясную мне дрянь и тащит ее поближе к ограде детского сада…

Быть веселой, сильной, смеяться не только по случаю прочтения анекдотца в газетенке, а просто так, от счастья, от солнца…

…прикурила… прищурилась на снег…

Тридцать семь и четыре… Третий месяц подряд… Тридцать семь месяцев и четыре дня мы прожили с тобой рядом, под одной крышей… и теперь ничего не осталось…

Тридцать семь месяцев и четыре дня мы пили одну воду, дышали одним воздухом, сталкивались в коридоре, носили один халат, ругались в шутку из-за вяленой рыбки под пиво (кто больше съел) и ругались всерьез из-за моего характера (я отстаивала свои взгляды)… Дрались из-за одеяла, ходили гулять, никуда не ходили, смотрели фильмы, катались на машине, занимались любовью…

И ничего не осталось…

Тридцать семь и четыре раза я сомневалась, что нужна тебе, сомневалась, что ты мне нужен… И миллион раз я жалела тебя, берегла, пусть и не любила по-настоящему… ты уж прости меня за это.

… полупустая квартира…

так странно, просторно… и очень холодно!

Как всегда. Все самое «сладкое» достается мне: ты уже уехал в новый дом, а мне предстоит разбираться с остатками нашей жизни. Мне — не тебе — нужно паковать коробки, выносить лишнее на помойку — лишнее! То, что мы собирали вместе, но не понадобилось никому; всем хочется новой, чистой, лучшей жизни теперь. Без проблем и без хвостов. Почему я? Ну, почему я? Почему не ты? Почему не ты оставлен последним в нашем разоренном доме? Почему все время тебе везет, тебе всегда все самое удобное: первым нашел размен и разъезд, ты первым уезжал! А я остаюсь; мне нужно последний раз закрывать квартиру, отдавать ключи новым владельцам, выносить последний пакет на помойку — пакет с нашими мелочами… Которые теперь никому не нужны. И нас — нас уже давно нет…

Почему? Почему жизнь начинают вместе, а тяжесть расставания все равно на плечи женщине? Пусть бы и в облегчение для всех, но сам финал — стерилизовать, не оставлять о семье, пусть и не сложившейся, — не оставлять памяти — почему это мне, а не тебе?
Судьба более милостива к мужчинам… Иного объяснения нет.

А тебя не устраивала моя жажда жизни. Тебе нужно было, чтобы все просто, удобно, по графику, без отклонений.

Мне не жаль. И мне жаль. Я тебя никогда не любила, не чувствовала — я под тебя подстраивалась; подстраивалась под образ идеальной жены майора ФСБ; но мне нравилось подстраиваться и играть в эту игру! Мне не хотелось жить с тобой, но хотелось о тебе заботиться. И хотелось тебя расколдовать, растормошить; научить жить не по приказу — научить жить вкусно. Любить неполезную еду, лениться и валяться в кровати долго по воскресеньям — потому что хотя бы по воскресеньям нужно валяться и лениться! Ходить на танцы с женой — с женой! Заниматься любовью на черной лестнице — если уж страсть. Таскать друг у друга бутерброды по утрам, хлебать кофе из одной кружки; читать вечером дурацкие рассказы жены, и вникать, и хвалить или ругать — но вникать!

А тебя не устраивала моя жажда жизни. Тебе нужно было, чтобы все просто, удобно, по графику, без отклонений. Прости меня…

Мне нравился статус. Тебе тоже нравился статус. Парадоксы. Ты во мне всегда рождал парадоксы. Ты меня никогда не видел и не любил. Ты не видел меня, мою душу. Ты видел удобства: умная, из приличной семьи, высшее образование, хорошая работа, отдельная квартира… И родня подначивает: «Тебе пора жениться!» А я видела, что ты меня не любишь, но пошла за тебя замуж… Почему? Ну, почему?

Почему мы с тобой стали строить наш дом сначала, а уже потом ты, коряво, на кухне, между голубцами и чаем, сделал мне предложение? И мне некуда деваться: мы уже сделали ремонт в половине квартиры… Я же тебя никогда не напрягала на официальное супружество. Мне и так было жизнеспособно: я всегда говорила тебе — «давай просто поживем!»

Ты сам меня вынудил на брак. И ты сам меня вынудил на развод. «Вынудил» — какое емкое слово для наших отношений! Вынужденный брак при невынужденных обстоятельствах — парадокс, очередной парадокс.

Знобит, налью чай, накину плед… встряхну градусник, загоню серебристую змейку в логово, зная заранее, что, согревшись теплом моего тела, она снова появится и медленно и неумолимо поползет, поползет до своего (и моего) предела, потом замрет, как замирала уже не раз и это станет моим единственным постоянством в жизни… Постоянством, не слишком меня радующим…

Ты уехал… почти ничего мне о тебе не напоминает, ничего материального… только запах. Твой особый запах. Который так раздражал меня последние месяцы, раздражал до тошноты и приступов гнева, запах, который казался мне чужим, враждебным… Только запах остался со мной в нашей разоренной квартире…

«Вынудил» — какое емкое слово для наших отношений! Вынужденный брак при невынужденных обстоятельствах...

Скоро и я уеду, брошу неласковый дом… Здесь поселятся другие люди, надеюсь, их жизнь сложится иначе…

Смотрю в окно… Дети, наигравшись, разошлись по домам, где их будут отпаивать горячим чаем или супом, отогревать в ванной, ругать (но понарошку, для проформы) за мокрые или драные штаны и варежки…

Собака перепрятала свою добычу, зарыла в снег под куст, подальше от человечьих троп. Села поодаль, потом легла — устала…

Тридцать семь и четыре застыли неново и неудивительно. В тридцать семь и четыре оценили мою душу, мое тело, мое время… Меня…

Дай Бог тебе в тридцать семь и четыре раза быть счастливее без меня, дай Бог мне прожить тридцать семь и четыре жизни, написать тридцать семь тысяч стихов, выплакать, наконец, невыплаканное, и совершить один, но настоящий поступок — больше никогда не терять себя.