Поздним вечером, в пятницу, молодой поэт Бузовкин выехал на дачу в обществе своей беременной супруги-художницы Шмаковой, двух литературных критиков Иванова и Люлина и пожилой тещи Генриетты Викторовны Шмаковой-Феркенштейн. Вся компания с разной степенью проворности забралась в грустный Москвич-Святогор и отчалила из Москвы в Ярославском направлении. Дело клонилось к закату, хотя на некоторых участках неба солнце еще задерживалось в виде эдаких просветов розового на серо-голубом.
Подобное наблюдение последовало из уст беременной Шмаковой. Дело в том, что именно она сидела на уютно подогнанном переднем сиденьи Святогора, которое, как известно, своим удобством способно пристыдить продукцию ВАЗа, предназначенную, должно быть, для ведущих актеров театра - лилипутов.
В то время как Иванов и Люлин, прижатые бедрами Генриетты Викторовны к ручкам стеклоподъемников задних дверей, едва могли поддерживать культурную беседу и наблюдать подмосковный закат, Шмакова могла не только поддерживать и наблюдать, но даже делать некие зарисовки в блокноте, в то время как Бузовкин уверенно продолжал гнать Святогора по некогда прилично отремонтированному, а нынче не менее прилично запущенному шоссе в сторону никому не известного Ярославля.
- Люси, - томно изрекла Генриетта, подвигав задом на покрытом чехлами сидении и почесав бока критиков о выступающие прелести Святогора. - Ты взяла шаль?
- Шаль? - светским голосом уточнил Бузовкин, пропустив мимо ушей обращение Генриетты.
- Маменька, для чего же нам шаль, если до весны еще как до Ярославля? - данный оборот показался Бузовкину очень удачным и он постарался разместить его в памяти таким образом, чтобы при случае непременно воспользоваться подобной литературной находкой.
Генриетта демонстративно промолчала - с Бузовскиным она не разговаривала вот уже второй месяц, но почему-то ни Люси, ни сам поэт этого так и не заметили. Хотя Генриетте казалось, что свои намерения по отношению к зятю она выражает вполне ясно, начиная все свои разговоры взыванием к дочери.
- Люси, - к примеру говорила Генриетта на прошлой недели. - Куда подевалась наша дрель? Бузовкин уже забрал ее у Петра Васильевича? - при этом Бузовкин находился подле Люси, а сама Люси, скорее всего, не могла отличить дрель от фена и, услышав о том, что последнюю давали лысому Петру Васильевичу, долго не могла выйти из последовавшей за этим перегрузки.
Или, взять хотя бы случай два дня назад:
- Ты не знаешь, Люси, Бузовкин уже говорил с редактором по поводу нового сборника? - спросила Генриетта в пустоту.
Люси в это время плескалась в ванне, а на сидящего в открытой кухне зятя Генриетта демонстративно не смотрела. Конечно, Бузовкин отвечал на все тещины вопросы, и даже находил подобные переговоры занимательными и интригующими, эдаким милым прошловековым флиртом. Ему казалось, что Генриетта нарочно заигрывает с ним подобным образом и, отвечая ей, он обязательно позволял себе милые ответные шалости: к примеру, подмигнуть ей то одним, то другим глазом, погрозить указательным пальчиком, или даже чмокнуть в щечку, если в ту минуту ему доводилось оказаться вблизи оной. На каком-то этапе, это даже стало своеобразной культурой их отношений, отчего Генриетта, забыв о размолвке, некогда толкнувшей ее на подобный бойкот, продолжала свои кривляния уже из женского кокетства.
- Мне надо вырвать! - звонко воскликнула Шмакова, отбрасывая свой блокнот с зарисовками обочин Ярославского шоссе и попадая им в мужнино ухо. Бузовкин, находившийся в этот момент в самом среднем из всех, едущих в сторону Ярославля, рядов, почему-то нажал на педаль тормоза и, тут же, резко вывернув руль вправо подрезал едущий параллельно "Опель Кадет" 1982 года выпуска. Опель проделал не менее гениальный маневр, после которого красный Жигуленок заискивающе расцеловал пышущий светомузыкой зад нарядного "Ниссана Скайлайн", а Шмакова, непринужденно справила потребности своего организма в полиэтиленовый пакет.
Все участники этой встречи съехали на обочину, предварительно создав на дороге пробку. Бузовкин деловито выскочил из Святогора и подошел к молодому человеку из Ниссана. Разумеется, этому предшествовал быстрый математический расчет стоимости всей заварушки.
- Люси? - обратилась Генриетта к дочери, растерянно рассматривавшей содержимое своего пакета. - Почему Бузовкин так плохо водит автомобиль? В машине находятся женщины!
Иванов и Люлин, несколько заторможенно смотрели каждый в свое окно. При этом Люлину довелось увидеть, как водитель "Опеля Кадета" 1982 года выпуска (по возрасту годящийся своему автомобилю, если не в пожилые отцы, то в молодые дедушки точно) наскакивает на Бузовкина с кулаками, а водитель красных Жигулей хаотично бегает вокруг разбитых машин. Почему Иванов продолжал таращиться при этом на шоссе, ни Люлин, ни недовольная вождением Бузовкина Генриетта понять не могли. Водитель "Ниссана Скайлайна" (единственная жертва шмаковского позыва, не нанесшая никому материального ущерба) добродушно покашливал в мобильный телефон. Это был тот самый русский, которых в анекдотах называют новыми, хотя понятно и идиоту, что после десятилетия экономических реформ ничего нового в таких русских давно уже нет. Он сохранял полное спокойствие, внимая происходящему и тут, на месте ДТП, и там, куда он звонил, в оба уха.
Бузовкин продолжал делать какие-то заявления, указывая на Шмакову с пакетом.
- Люсенька? - крикнул он в конце концов. - Выйди к нам пожалуйста. Объясни, как было дело! - при этом Бузовкин многозначно округлил глаза.
Шмакова продолжала сидеть на переднем сиденьи Святогора и толстая Генриетта поспешила выйти вместо нее, вытолкнув при этом Люлина в самую грязь.
- Эй, молодой человек! - заявила она новому русскому, наконец, убравшему трубку во внутренний карман и обратившего свое полное внимание на место аварии. - Я мать пострадавшей! Я все видела и могу выступить свидетелем происшествия.
- Маменька, ступайте на место, - цыкнул на Генриетту Бузовкин. - Ступайте сейчас же, а то будете чинить всех троих на свою пенсию. Ступайте и позовите Люсю.
Появилась Шмакова. Ее прическа слегка растрепалась, равно как и пальто, давно уже не сходящееся на животе. Выглядела она подавлено, устало, хотя в лучах заката, менявших преломление света в глазах окружающих, она казалась неописуемо прекрасной. Так она шла к ним, сияющая всей красотой будущего материнства, медленно переводя взгляд с одного водителя на другого, третьего и четвертого. И все они, эти водители, казались ей одинаково безликими, размытыми своей непричастностью к личным ее переживаниям.
- У меня токсикоз, - только и сказала она, помахав в воздухе своим пакетиком. - Это он из-за меня. А денег у нас нет. Мы люди искусства.
- Послушайте, - начал было молодой дедушка "Опеля Кадета". - Мы тоже не миллионеры. Токсикоз у вас или фурункулез, вы тут не на лечении. Нет денег, давайте документы, езжайте за деньгами.
- Но вы не понимаете! Это не то, что у нас нет денег при себе, - дипломатично прояснил ситуацию Бузовкин. - У нас их нет и там, куда мы едем, потому что до этого, там откуда мы выехали, их у нас тоже не было.
- Это что, я теперь должен платить за НЕГО? - вскричал прежде бегавший кругами водитель красных Жигулей. - У меня, знаете, всего имущества хватит только на полторы фары, а тут, скорее всего, даже рама помята. И вообще, у него краска металлик. Я, между прочим, в прошом тоже актер.
- Нет, я не собираюсь отрицать нашу вину, - поспешно заявил Бузовкин, - просто я хотел заметить, что произвести платеж за происшествие подобного масштаба для нашей семьи будет совершенно нереально, хотя мы, разумеется, сделаем все возможное, чтобы уладить этот инцидент. Подождите минутку, я переговорю со своими приятелями, - Бузовкин бросился к стоящему в грязи Люлину.