написала... ДЛИННО

скажите, кто что думает.. а? Вы верите в счастливые пятницы? Никогда не задумывалась о последствиях. И не верила в то, что если задержать на чем-то взгляд, сфотографировать – останется в памяти. А если вспоминать и думать об этом – то сбудется. Мне больше двадцати пяти. Глаза – зеленые скорее, чем карие, волосы – темные, свои, наград и судимостей не имею. Простая. Тонкая, забывчивая. Романов три. Все – любовные. Все – ни о чем. Я – вольный художник. Куда хочу – туда лечу. Чаще всего – из чужих квартир вместе с моими непродающимися работами. И не потому что они, картинки… – не такие. Просто я не такая, и зимы – все холоднее, а кисточки – не слушаются, сколько с ними не говори. Иду по Арбату, тащу пейзажи. Лето тащу. Декабрь, лето в декабре хорошо продается только если настоящее. Арбат, офонаревший, прекрасный Арбат. Фонари-фонари-фонари. Много света, даже вечером. Посмотрела в окна. Люблю смотреть в окна. И задержала взгляд. Сфотографировала. Ах, эта милая булгаковская вера в любовь. Вообще, милая вера. И желтый цвет, который «опять так актуален в этом сезоне». Надо нарисовать лютики. Мелкие, смешные лютики, которые никто и за цветок то не считает. Как меня – за любимую женщину. Три – и ни о чем. И тут я почувствовала резкую, почти непереносимую боль. Боль и ночь. Все померкло, фонари исчезли. Растворилось, осталась только зимняя, холодная мгла и чьи-то тревожные голоса: «Дышит!», «Скорую… телефон!», «Да здесь же не проехать, черт возьми..!» Я очнулась в белой палате. Которая очень быстро приобрела более реальные для постсоветских больниц очертания месива все же серой штукатурки, местами изрядно облупившейся. Медсестра улыбнулась, почти приветливо и сказала, что сейчас пригласит Сергея Викторовича. Велела не вставать, но когда и кого я слушала?! Я встала… чтобы посмотреть в окно. Мир снаружи был удивительно белым и пустым, как и мое ощущение себя. Словно из меня меня же и достали… Пришел врач, молодой, приятный. Хотя и боюсь их как огня. А приятный. С картой и стаканом воды. Я смотрела в окно, потом на врача, потом снова в окно. Он растерянно взлохматил темные волосы. Не знает как сказать? Да не надо ничего говорить. И так все понятно. Света нет, ребенка тоже больше нет. Не будет картины с лютиками в детской. Сегодня пятница? Пятница… Сергей Викторович участливо заговорил, так и не осмелившись посмотреть мне в глаза. «Делали все, что могли. Спасти Вашу беременность не удалось. И *почему-то севшим голосом* – простите..! » А потом поднял глаза. Нет, я не утонула в них. Мне было слишком больно. Но я поплыла. Я начала купаться в этом прохладном море после шторма, в этих искристых мальчишеских глазах цвета… Серого? Синего? Серо-синего. Я никогда не задумывалась о последствиях. Но после этих дней в своей жизни я поняла: все происходит именно так, насколько мы это «все» ценим. Не надо ругать зиму или лето, даже кисточки не надо ругать. Нужно просто правильно помнить. То, что имеет значение. И вес. И силу. Я помню о Сереже каждую минуту. Я помню о его словах, глазах, о его такой ироничной и в то же время – полудетской улыбке. Я думаю о нем. И он – есть, он здесь, рядом, в нашей комнате с небольшими окнами. Уютным раскладным диваном. Книгами по медицине, картинами, фотографиями, фигурками из папье-маше, новогодней елкой. Которую мы так и не разобрали в этом году, оставив до марта. В комнате, на одной из стен которой – картина… с памятью о лете и желтых цветах, рассыпавшихся в лесной тени.
Энжи © (04.06.2010 22:06)

Оцените автора материала.

0.00 из 5.

Прямая ссылка

---