Ничего как будто и не происходит. Всё как всегда. Задушевные разговоры по вечерам на кухне. Утренние перепалки на одну и ту же тему: кто первым будет вставать и готовить завтрак. В общем, обычное сермяжно-обывательское существование на уровне доморощенной интеллигенции, которую и выслушать - себе навредить, и не выслушать - обид не оберёшься. Но это я так, ради красного словца. Вот, мол, какие мы самокритичные! Режем правду-матку, не взирая на лица. Жаль только, что лица одни и те же, то есть наши. Моё очкастое и её, точно такое же. Два очкарика в одной постели - это надо видеть. Но, если честно, лучше не видеть. Зрелище не для слабонервных. И хотя по прошествии семи лет мы всё ещё трепетно любим друг друга, но иногда, как это ни прискорбно, между нами всё же пробегает чёрная кошка. И тогда - дым коромыслом!

- Молодой человек, можно среди вас посидеть? - я поднимаю голову и вижу полную старую еврейку, что намеревается присесть рядом.

- Ты такая!
- Ты такой!
- Ты плохая!
- Ты плохой!

И демонстративный уход «типа погулять» с громоподобным хлопаньем выпускающей двери.

Так было и в этот раз. Я ушёл, выслушав порцию совершенно нелестных эпитетов в свой адрес. Да было бы из-за чего! Смешно просто - не вынес мусорное ведро. Развожу в доме антисанитарию, позволяю плодиться и без того плодовитым тараканам. Но они жили ещё при динозаврах! Так их за это уничтожать, что ли? В общем, спор, который не стоит и выеденного яйца.

Я сидел на скамейке в Аркадии и перебирал в уме всё то, что не сказал, хотя и мог. Но кто-то же должен быть благоразумнее, согласитесь. Пусть в данном случае это буду я. Хоть таким способом потешу чувство собственной значимости и вырасту в собственных глазах до небывалых размеров.

- Молодой человек, можно среди вас посидеть? - я поднимаю голову и вижу полную старую еврейку, что намеревается присесть рядом.
- Прошу вас, не стесняйтесь, не отказывайте себе в удовольствии, - в тон ей отвечаю я и отодвигаюсь в сторону.
- Какой любезный юноша! - восклицает она. - В каком институте теперь этому учат? - спрашивает она и тут же сама отвечает. - Ни в каком. Теперь этому не учат ни в каком институте. Поверьте мне, юноша, я знаю, что говорю.
- Я вам верю, мадам, - соглашаюсь я во избежание дальнейших нравоучений.

- Роза, - вдруг начинает кричать моя соседка. - Роза, почему ты не здороваешься! И почему ты не берёшь трубку, когда я звоню.

Мы умолкаем. Я - потому что мне совсем не хочется ни с кем разговаривать. А она - не знаю почему. Может быть, по той же самой причине. И сидим мы так довольно продолжительное время. Но ровно до тех пор, пока мимо нас не проходит другая полная еврейка с лохматой маленькой собачкой неизвестной мне породы на очень длинном поводке.

- Роза, - вдруг начинает кричать моя соседка. - Роза, почему ты не здороваешься! И почему ты не берёшь трубку, когда я звоню. Думаешь, что если завела себе собаку, так можно и не замечать живых людей?

- А, Сарочка, извини, я и представить себе не могла, что могу и здесь тебя встретить, - извиняющимся тоном отвечает проходящая мимо дама и поворачивается ко мне. - Молодой человек, можно среди вас посидеть?

Я мгновенно представил двух этих пышнотелых дам, сидящих «среди меня», и мысленно ужаснулся. Но деваться было некуда. Подвинувшись на самый край скамейки, уходить мне совсем не хотелось, я вновь погрузился в свои мысли о сущности земного бытия и в некоторые подробности семейной жизни, что привели меня в это место. Из состояния лёгкой меланхолии меня вывел громкий возглас Сарочки:
- Роза, кто тебе сказал, что у тебя инсульт?!
- Как кто, врачи, конечно! - в ответ воскликнула слегка обиженная Роза.
- Слушай ты больше этих врачей! Какие только диагнозы мне не ставили, а я все равно живу. Даже медвежий понос, представляешь?!
- Не очень, - слегка испугалась Роза и нервно дёрнула за поводок свою уникальную собаку, которая в это время преспокойно таскала варёные креветки прямо из стаканчика задремавшей на солнышке продавщицы.

- Ей девяносто три года, а как она меня мучает, ты бы только знала, дорогая моя, - продолжила она свою речь. - Так мучает, просто нет никаких сил.

- Моня, оставь эту гадость! Я тебя прошу как человека.
- Вот-вот, собака дороже, чем разговор со старой подругой, - обиделась Сарочка.
- Как ты могла сказать такое, Сарочка! Просто она нажрётся чего попало, а потом животом мучается. А кто её спасает? Я спасаю, кто же ещё! Кому она больше нужна, я тебя умоляю! Так что ты там говорила насчёт медвежьего поноса?
- А то и говорила, что и этот диагноз не подтвердился. Вот тебе и современная медицина. Но напоследок они мне всё же сказали, что я старая и вредная еврейка, - и тут она засмеялась.

Её смех по силе выдаваемых «ха-ха» был равен, наверное, землетрясению балов на шесть, не меньше. Потому что и скамейка, и рядом растущая пальма, и я, что вполне естественно, затряслись в едином порыве с равномерной незатухающей амплитудой. И только Роза осталась спокойной и недвижимой.

- Это я-то старая еврейка! Боже мой, они не знают моей мамы! Роза, ты же помнишь мою маму?
- Ну, конечно, помню! Видела её в прошлом месяце. Она ещё жива?
- Конечно, жива! Ей девяносто три года, а она всё ещё жива! Вот кто старая еврейка, а не я. Я им так и сказала.
- Кому? - не поняла Роза.
- Как кому? Врачам, конечно! Ей девяносто три года, а как она меня мучает, ты бы только знала, дорогая моя, - продолжила она свою речь. - Так мучает, просто нет никаких сил. Померла бы! Так нет, сказала, что раньше дяди Фимы не помрёт. А ему уже ровно сто! - и тут она вспомнила про меня. - Простите, молодой человек, мы вам, наверное, надоели своим милым женским стрекотанием?

- Роза, обрати внимание, какой воспитанный мальчик! Мы его едва не задавили, а он хоть бы что, молчит, как рыба об лёд.

- Да нет, что вы, мадам, - ответил я, давясь смехом.
- Роза, обрати внимание, какой воспитанный мальчик! Мы его едва не задавили, а он хоть бы что, молчит, как рыба об лёд.
- Из хорошей семьи, наверное, - ответила Роза и, дружески, улыбнулась.
- Ладно, не приставай к человеку, сидит - пусть себе сидит. И ты сиди, гуляй со своей Мотей. А мне надо идти. Сама понимаешь, мама. Как она меня мучает!

Сарочка поднялась и резво направилась по дорожке. Но потом, видимо, что-то вспомнив, оглянулась и, перекрывая гул голосов, крикнула:
- А трубку, Розочка, когда я звоню, всё же бери! - и скрылась в толпе.

Следом за ней ушла и Роза. Вернее, её утащила Моня к следующему продавцу столь желанных её желудку креветок. Следом за ними ушёл и я. Аркадия без Сарочки и Розы стала для меня совсем неинтересной.

Дома, забыв все обиды, меня ждала моя любимая жена. И всё началось с самого начала: задушевные вечерние разговоры на кухне, а по утрам лёгкие перепалки на одну и ту же тему: кому первому вставать и готовить завтрак.