— Мама, посмотри!

В руках Оля держала сверток — что-то было завернуто в пергаментную бумагу и перевязано атласной лентой.

В четыре руки они сняли три слоя обертки, стянули ленту, грозившую рассыпаться от прикосновений, и достали пожелтевшую балетную туфельку. Одну. Пары не было. Зато была черно-белая фотокарточка с изображением молодого человека с пышными щеками, в смешной кепке и круглых очках. На оборотной стороне значилось «Галле от Яна Сластушевского, март 1943 г., Пермь».

Им никогда не приходило в голову искать что-то на чердаке летнего дома до ухода Галины Семеновны — казалось, здесь не было ничего занимательного, кроме внушительной связки книг, швейной машинки, старых игрушек и нескольких коробок с тканями. Навести порядок у Натальи никак не доходили руки — потому как она приезжала с дочерью Ольгой в Россию раз в год, ненадолго, а вещи, меж тем, лежали-пылились в этом старом деревянном домике. Пока бабушка не ушла и не возникла необходимость что-то делать с домом.

Когда-то, еще во времена блокады Ленинграда, она работала в театральной труппе в Перми, и эту любовь к искусству пронесла через года.

— Пуанты? Здесь?

А ведь много лет назад семья любила собираться в этом доме — бабушка, Галина Семеновна, летом приглашала детей и внуков приехать погостить сюда, в Ленинградскую область, накрывала скатерть на большой круглый стол, пекла булочки с корицей и читала им стихи.

Когда-то, еще во времена блокады Ленинграда, она работала в театральной труппе в Перми, и эту любовь к искусству пронесла через года.

Больше они ничего не знали.

Наталья попыталась вспомнить что-то о молодости своей мамы — яркой красивой женщины с огненными глазами. «Галла», — как ее звали близкие друзья. Сколько она помнила, мама работала в швейном цехе…

Конечно, биографию мог бы прояснить отец, но он умер рано, фронтовые раны, да и немногословен он был, этот высокий мужчина с крупными руками и доброй улыбкой. Как и где познакомились они — эти два таких разных человека, две планеты, она не знала. Всегда была поглощена своей жизнью — школа, институт, стажировка в Германии, замужество, дочь…

Внезапно ей стало стыдно.

Брат Володя, которому она позвонила вечером, тоже не знал, откуда у матери пуанты.

— Может, память о театре? — предположил он.

Володей его называла только сестра, для всех остальных он уже давно был Владимиром Георгиевичем. Это был солидный бизнесмен и к матери наведывался еще реже, чем Наталья — вел дела в Сингапуре, куда переехал во время перестройки.

— Володя, помоги найти одного человека! Сластушевский. Ян Сластушевский.

Этого статного седого старика, который заметно разволновался, узнав по телефону о теме встрече, они нашли… в Польше.

Этого статного седого старика, который заметно разволновался, узнав по телефону о теме встрече, они нашли… в Польше. Это был известный в Варшаве пекарь, основатель небольшой мануфактуры по производству хлебных изделий. И он прилетел в Ленинград, чтобы рассказать Наталье ту тайну, которой Галина Семеновна так и не поделилась с детьми и внуками.

Не было щек, не было той смешной кепки, что запомнилась Наталье на той фотографии, очков и того детского выражения лица — молодыми были только глаза.

— Я знал, что однажды что-то узнаю про нее. Не зря она мне снилась.

Замолчав и как бы набравшись сил, он начал свой рассказ.

«Мои родители — поляки, но я родился и вырос в России, в Перми. Мое детство было безоблачным, пока не наступило внезапное взросление — началась Великая Отечественная Война.

Это были непростые времена: отца сразу забрали на фронт, чтобы прокормить семью из мамы и трех братьев, я пошел работать в булочную, помощником пекаря. Однажды в наш маленький провинциальный город, тогда он назывался Молотов, был эвакуирован Ленинградский театр оперы и балета, и нам повезло: несколько раз в месяц, пока труппа была в городе, не на гастролях, жители могли приходить, смотреть спектакли. Поход в театр стал для меня счастливым, ведь именно тогда я впервые влюбился.

На афишах ее имя звучало как «Галла». Она исполняла партию Жизели.

Ей было 22, а мне 15, и все, что я мог себе позволить — изредка наблюдать за ней с полутемной галерки через очки. Восхищаться. До слез. Очки потели, я снимал и протирал их; то, что я не видел — дорисовывало мне воображение.

Слякотный, темный март с его переменчивым ветром, я у выхода, жду ее с булочками, которые пару часов создавал с особым теплом.

Я был жутко стеснительный и влюбленный мальчишка, который осмелился после выступления передать ей за кулисы булочки с корицей — на цветы денег просто не было.

Те три года, что труппа провела в Молотове, были для меня воплощением счастья. Вы будете смеяться, но нас связал аромат тех булочек с корицей…

Весной 43-го и мне пришлось отправиться на фронт. Перед тем, как уйти, я решился, наконец, познакомиться и попрощаться с Жизелью-Галлой. Слякотный темный март с его переменчивым ветром, я у выхода, жду ее с булочками, которые пару часов создавал с особым теплом.

— Я знала, что однажды вы придете.

Узнав, что мы видимся в последний раз, она попросила мою фотографию — «на память».

Почему я не нашел ее после?

Театр благополучно вернулся в Ленинград после завершения блокады, но Галла получила травму, из-за которой ей пришлось оставить сцену. Она навсегда исчезла из театральных кругов, решив полностью изменить свою жизнь. А я уехал в Польшу после войны, так и не отыскав ее.

В глазах старика стояли слезы.

— Чуть не забыл! Она тогда подарила мне это, — на прощание он протянул Наталье пожелтевшую балетную туфельку — пару той, что Наталья с дочерью случайно нашли на чердаке. — И, знаете, я до сих пор думаю, что она лучше всех исполняла партию Жизели.