Уже несколько дней Всеволод Новиков писал профессору отчет о путешествии в будущее. Третий день он сидел в звуконепроницаемой комнате и рассказывал в бумагодиктофонное устройство все детали своего протекания во временную воронку. В третий раз, проглотив глюкоизолирующие таблетки, он стал говорить. Настенный монитор бесстрастно фиксировал его слова, параллельно шла энцифолограмма расшифровки показаний мозга. Таким образом, прибор профессора выводил действительную картину его путешествия.

— Вот смотрите, я же говорил, что эти гуманоидно-пластилиновые существа общаются мыслями и модулирующим светом. Мы не можем их слышать и понимать. А стало быть, есть вероятность агрессии.

Его, путешествующего, видели все жители этой планеты, но никак не воспринимали: не было агрессии, ну и расположенным интересом к нему тоже никто не был замечен.

— Посмотрите! — воскликнул профессор. — Новиков фотографировал их, записывал звуки, а они ну никак не реагировали. Его тело, функционирующий на самых высоких нейронных потоках мозг, не вызывал никакой реакции.

К пикающим сигналам общения он привык. В то же время, когда заканчивалось время действия препарата, а это доли секунды, гуманоиды активизировались и все поворачивались в его сторону. Эти существа с горизонтальной эллипсоидной головой, одним глазом треугольной формы, в котором постоянно мелькали цветные полоски, сразу начинали издавать звук, который как бы ударял и приводил путешествующего в состояние реальности. Так, во всяком случае, можно было делать вывод по приборам регистрации путешествия. Нейронный поток, отчетливо фиксировавший местность, где обитали эти мыслящие существа, и проецировал на монитор происходящее.

Свет на планете был голубоватым, и сероватые гуманоиды, отчетливо выделяющиеся на фоне блестящих сигарообразных капсул для полетов, казались какими-то уродцами. Капсулы служили у них домом, в котором они подзаряжались, общались с себе подобными, чистили себя для дальнейшей деятельности, в них они перемещались. Все видимое пространство планеты было усеяна этими капсулами. Между ними явно происходила какая-то связь, велся обмен информацией.

Когда, все коллеги разошлись для составления программы следующего полета, профессор вернулся к мысли, которая беспокоила его. Это было состояние Новикова. Выдержит ли? Расшифровка мыслей с учетом реальных видимых явлений, он не анализировал на совете, а решил сам убедиться, что идет по верному пути.

Неужели нам придется в будущее посылать роботов , а в прошлое самим путешествовать? Новиков — это ведь интеллектуальный робот, о существовании которого знал только еще один член совета. И выводы по его работе надо было делать профессору. Он углубился в просмотр графика и тут же сопоставлял колебания с теми зрительными образами, которые мелькали на экране. По мере вывода, который напрашивался, профессор все отчетливее приходил к мысли об ущербности этого интеллектуального робота. Это на Земле он был воплощением совершенства — там этот робот, понимая свою несостоятельность, рефлексировал. Это было опасно.

Уже на следующий день работы с данными профессор стал внутренне готовить себя к полету в прошлое. Это мог бы сделать робот Новиков, но чтобы ввести в алгоритм его поведения новые данные, профессор должен был сам все прочувствовать и подготовить программное решение. Чтобы полет был более плодотворным, он решил побывать в прошлом, где был его дед, там, где начиналась эпоха, о которой теперь никто не помнил. То воздействие, которое оказывало общение с гуманоидами, оставило страшный след. Человечество потеряло память! Теперь путешествовать просто необходимо было в прошлое. Нужен был хоть один человек с планеты, чтобы клонировать его память и потом передать ее обреченным на жизнь с гуманоидами. Таким человеком был его дед. Он постарался представить объем его памяти, знаний. В сознании не умещалось. То, что знал его дед, можно было сравнить разве что с мощнейшим терабайтным сервером.

Его размышления прервал стук в дверь. Вошла Аня, младший научный сотрудник по гигиене. Она молча включила пылесборник.

«Вот кто мне поможет, — подумал профессор. — А что, придется использовать ее втемную. Выхода больше нет».

Ей надо только бумагу дать подписать о неразглашении. Таким образом, робот-наблюдатель отключался от общения с другими и переводился в разряд «особенных с доверием руководства». Разговор профессор начал сразу. Время было дорого.

—Аня как у вас идет процесс адаптации? — записывая план задания. — Спросил он.

— Привыкаю к их образам. Уже не боюсь. Даже начинаю некоторых понимать, — автоматически ответила она.

Профессор улыбнулся. Говорит-то правду, а не знает, что понимать начинает только гуманоидов низшей степени. По-нашему — детей…

— Аня твоя работа приобретает важный аспект. — Тебе придется подписать документ о неразглашении служебной тайны. Понимаешь, о чем я?

— Да, конечно. Я готова к работе.

Профессор достал бумагу и чип контроля. Бумага для нас, чип — для системы. После этой процедуры можно было не сомневаться. Ни слова из нее не вытянешь. Повторение же вопроса в разных интерпретациях выводило ее сознание на низший уровень. Если вопросы не прекращались — такой робот погибал.

Профессор закрыл дверь на ключ и стал объяснять, что, в какой последовательности Аня должна была делать в его отсутствие и строго по времени. Он не сомневался в ее памяти и потому говорил без повторов и акцентов на главном. Главное, что она должна была сделать, — это через десятую долю секунды отключить временной счетчик полета. Ровно через час включить его снова.

— Аня, вот этот бегунок времени не должен уйти за эту красную черточку, понимаешь? Меня не будет около часа. Почитаешь книгу, — он знал о ее любимом занятии и решил на этом удовольствии сыграть.

Аня с нескрываемой радостью согласилась. Профессор даже успел подобрать для нее пару книг Бальзака и пьесы Шекспира. Потом помедлил и добавил томик Достоевского. Этого ей хватит.

Профессор готовился внутренне. Где он застанет отца, за каким занятием? Наверное, как всегда, в его лаборатории… А может, в саду, где он любил бывать, размышляя о том, как исчезнут мифы, после его ВСЕЛЕНСКОГО открытия.

«В самом деле, это только начало», — думал профессор. Но именно это начало уже показало — не все так безоблачно. Эти знания были смертельно опасны для всего человечества.

Он заставил себя не думать об этом и сосредоточился на полете. Аня была готова привести в действие бегунок времени. Сейчас будут несколько неприятных минут времени распада, он «протечет в воронку», а дальше — все привычное для жителей этой колонии.

Профессор насторожился. Стало необычно тихо. Холод пробежал по телу, стало неприятно от ожидания какой-то неизвестности. Но все было спокойно. Прошло еще несколько минут. Он подумал, что открыл глаза и увидел отца… Он шел навстречу. Его почти белая шевелюра покачивалась в такт его шагам, он улыбался. Отец шел навстречу по саду, как будто давно его ждал здесь. Они шли друг к другу, но расстояние не уменьшалось. Отец говорил, что-то потом кричал, махал рукой. Только тут профессор стал понимать — он попал в сон. Просто отец спал. Они увидели друг друга во сне. Это только могло быть объяснением того, что их контакт происходил в таком состоянии.

«Как минимум придется часов восемь ждать пробуждения, — решил профессор. — Там в колонии это будут секунды, здесь время будет естественным».

Профессор припомнил этот закон. Он забыл об этой особенности, потому что спешил. Теперь вот… Он постареет как минимум на десять земных лет. С отцом мы можем говорить на равных… Вектор движения идет только вперед! Вот уж непостижимо для сознания. Нет, это хорошо, что не все могут путешествовать.

У него была пара секунд по тем меркам и восемь часов земного сна его отца.

«С чего начать разговор?.. Сразу о проблеме потери памяти колонистами не стоит», — решил он.