Обжигающее солнце было в зените. Под его напором таяли последние силы. Лу лежала на обочине дороги, ее темнокожее тельце припорошила дорожная пыль. Сил сидеть уже не было, да что там сидеть, она не могла даже отгонять надоедливых мух, которые облепили лицо, лезли в нос и глаза.

— Помогите, чем можете, — причитала сидящая рядом женщина и протягивала руку к редким прохожим, — не дайте умереть ребенку.

Под эти монотонные звуки девочка то погружалась, то выплывала из затягивающего, убаюкивающего водоворота.

Скрип остановившейся повозки на миг вернул Лу к действительности. Блаженная тень легла на ее худое лицо. Девочка хотела открыть глаза, но они слиплись от гноя.

Скрип остановившейся повозки на миг вернул Лу к действительности. Блаженная тень легла на ее худое лицо.

— Помогите, — послышалось снова над головой.

— Чего ты хочешь? — спросил тихий мужской голос.

— Моя дочка больна и к тому же не ела уже два дня, — ответила женщина. — Помогите спасти несчастного ребенка. Подайте, что можете.

На самом деле эта женщина не была Лу матерью, они просто жили в одной деревне. Мать девочки умерла месяцем раньше. Несчастья сыпались не только на детскую голову, но и на все племя одно за другим. Из-за сильной засухи в деревню пришли голод и болезни. Отец Лу умер от укуса змеи, которые стали все чаще приползать в поселение и нападать на людей.

Потом, измученная родами, слегла и мать девочки. Она лежала на сухой подстилке в полумраке хижины, новорожденный малыш копошился рядом, жадно хватая ртом пустую грудь матери.

Чтобы не слышать его плач, Лу бесцельно слонялась по деревне. Детские игры давно стихли, угнетающая тишина повисла над селением. Скоро притих и братик. Лу гладила его тоненькие ручки, а он пытался засунуть в рот ее палец. Потом его унесли из хижины, и Лу с матерью остались вдвоем. Они лежали рядом, мама гладила Лу по голове и тихо пела.

Однажды, когда Лу зашла в хижину, она не узнала свою мать, словно кто-то подменил ее за время короткого отсутствия. Голова матери была неестественно запрокинута, открытый рот и впалые глазницы чернели от роящихся мух. Лу согнала их рукой, и на маленьком, словно ссохшаяся тыква, лице в чудовищной ухмылке обнажились крупные белые зубы.

Больше мать она не видела, а ее стали брать на поиски пищи. Каждый день с кем-нибудь из женщин они ходили за несколько километров к дороге и просили у прохожих еду или деньги. Подавали плохо, особенно не хватало воды. Силы покидали Лу с каждым днем. Она уже не могла передвигаться и просить подаяние. Ее приносили и клали у дороги как немой призыв к состраданию.

— Что ты за нее хочешь? — Лу снова услышала тихий мужской голос.

Спрыгнув с повозки, мужчина порылся в поклажах, достал небольшой мешочек с крупой и протянул его женщине.

— Ты хочешь, чтобы я платил за труп? — усмехнулся мужчина и ловким движением поднял с земли легкого, словно сухой лист, ребенка.

— Добавь монету, — попросила та.

— Ты хочешь, чтобы я платил за труп? — усмехнулся мужчина и ловким движением поднял с земли легкого, словно сухой лист, ребенка.

Он осторожно уложил девочку на повозке и преподнес к слипшимся губам калебас с водой. Теплая жидкость спасительной влагой разлилась по сухой гортани. Лу еще раз попыталась приоткрыть глаза, но безуспешно. Повозка тронулась, и девочка снова погрузилась в убаюкивающий мрак.

Эмека — так звали мужчину, обменявшего Лу на кукурузную крупу, — зарабатывал на жизнь тем, что делал посуду из тыквы и продавал ее на городском рынке. Его жена Номуса вела домашнее хозяйство и на поле, что располагалось сразу за хижиной, выращивала тыкву. Своих детей у них не было, но за последние полгода, как началась засуха, Эмека привел домой уже шестерых малышей.

— Ты ее сюда умирать привез? — спросила Номуса, заглянув в подъехавшую повозку, которую тут же облепили другие дети. — Мало этих голодных ртов, — она кивнула на черные головы, заглядывающие в повозку, — так ты решил еще и мертвеца сюда привезти.

— Она выживет, — тихо сказал Эмека, не обращая внимания на причитания жены. — Дети помогут мне разобрать поклажи, а ты отнеси девочку в хижину и промой ей отваром глаза и струпья на ногах.

Покачав головой, Номуса взяла очнувшуюся Лу на руки и понесла в постройку, до недавнего времени служившую хлевом для скота. Когда Эмека привел двух первых детей, он обустроил ее для них, а буйволов стал привязывать под навесом. Сам хозяин с женой жили в небольшой глиняной хижине.

Целыми днями Номуса хлопотала на поле или готовила еду. Эмека же большую часть времени занимался ремеслом. Из выскобленных и высушенных тыкв он делал калебасы — сосуды для воды, — миски и другую кухонную утварь. Работа эта была кропотливая, требующая сосредоточения, поэтому бегающие дети, донимавшие его вопросами, ему очень докучали. Номуса прикрикивала на малышей, чтобы они не мешали господину работать. А когда она с тремя старшими детьми уходила на поле, Эмека просто привязывал малышей веревкой в их хижине и те, не смев возразить, притихали на своих соломенных подстилках.

Лу быстро шла на поправку. Скоро она окрепла и, несмотря на струпья на ногах, которые то затягивались, то появлялись в новом месте, чувствовала себя хорошо. Номуса поручила ей следить за младшими детьми, и Лу стала для них хорошей нянькой.

В такие минуты, захваченная игрой фантазии, она переносилась в другие удивительные миры и была счастлива.

Ей, как и другим детям, постоянно хотелось есть. Но это не потому, что их не кормили, просто господину — так уважительно дети обращались к Эмеке — было трудно прокормить большую семью.

— Времена сейчас тяжелые, — говорил он. — В городе тоже людям не до покупок. Но все наладится.

— Все наладится, — вторила Лу и, чем могла, старалась помочь взрослым.

Когда малыши спали, господин разрешал ей смотреть, как он вырезает на калебасах витиеватые рисунки. Она сидела как завороженная, пытаясь предугадать, что изобразит рука мастера. Иногда она тоже рисовала, но только пальцем на дорожной пыли или по черному небу, соединяя мигающей нитью крупные звезды в причудливые узоры. В такие минуты, захваченная игрой фантазии, она переносилась в другие удивительные миры и была счастлива.

Однажды, спустя год как Лу попала к Эмеке, он вернулся из города взволнованный, подозвал детей и сказал:

— Завтра будет особенный день. К нам приедет одна семейная пара — миссионеры, — и они выберут себе кого-нибудь из вас.

— Что это за люди? — спросила Номуса.

— Белые. Живут в городе, учат людей о своем боге, — скупясь на слова, ответил Эмека.

— А если они принесут ребенка этому богу в жертву? — всплеснула руками жена.

— Глупости. Это достойные люди. У них есть четверо своих детей и трое приемных. Вот хотят взять еще одного. Они купили всю мою посуду! А еще дали денег нам на продукты. Смотри, — Эмека указал на мешки, лежащие на подводе. — Нам этого на полгода хватит.

Номуса покачала головой.

Все следующее утро Лу находилась в лихорадочном оживлении. Господин сказал, что тому, кого заберут эти люди, очень повезет. Ему не надо будет целыми днями работать в поле, его научат читать и писать, увезут в большой город, и он узнает другой мир.

Потом она потратила много времени и сил, чтобы расчесать их перепутанные, кишащие вшами, волосы и заплести девочкам косички.

«Интересно, какой этот «другой» мир?» — думала Лу, обтирая мокрой тряпкой малышей. Она очень переживала, что приехавшие господа не захотят никого взять, потому что дети были грязные и растрепанные. Потом она потратила много времени и сил, чтобы расчесать их перепутанные, кишащие вшами волосы и заплести девочкам косички. Для самой младшей она даже не пожалела кусочек красной ленты, бережно хранимый под соломенной подстилкой. Это был подарок ее матери.

О себе Лу не думала. Да и кто захочет взять больного ребенка, покрытого язвами?

— Едут! — крикнул Эмека, увидев подъезжавшую машину.

Дети выстроились в ряд, а Лу скрылась в хижине и стала тайком рассматривать гостей. Мужчина был худым и очень высоким. Его темные волнистые волосы спадали на смеющиеся глаза, он все время поправлял их рукой и о чем-то оживленно говорил с Эмекой. Лу наблюдала за ним вскользь, потому что не могла отвести взгляда от его спутницы — миниатюрной женщины с белой, словно бивни слона, кожей и такими же белоснежными волосами. Она что-то говорила детям и дарила подарки. Ах, как Лу хотелось быть сейчас рядом с ней, чтобы лучше расслышать этот звонкий голос. На миг их взгляды встретились. Лу отпрянула и в страхе забилась в дальний угол.

— Почему ты не выходишь к нам? — спросила гостья, появившаяся во входном проеме.

Лу опустила голову ниже, она даже взглядом боялась испачкать это неземное создание. Женщина подошла и присела рядом.

— Как тебя зовут? — спросила она.

— Ее зовут Лунджил, что значит — хорошая, — сказала вошедшая следом Номуса. — Но все называют ее просто Лу.

— Тебе сильно больно? — спросила женщина, разглядывая гноящиеся раны девочки.

— Нет, — мотнула та головой.

Она уже привыкла к этой зудящей ноющей боли, но раньше ее никто об этом не спрашивал. Лу нестерпимо захотелось сейчас рассказать об этом маме. Неожиданные слезы выступили на глаза, и она еще ниже опустила голову.

Белая госпожа гладила ее по перепутанным волосам, приговаривая:

— Ну, что ты, моя хорошая, все пройдет, все изменится.

Лу сидела, боясь пошевелиться, ей казалось, что это мамины руки гладят ее по голове.

— Ты поедешь с нами, Лунджил? — спросила гостья, и Лу вскинула на нее радостный взгляд.

Большинство детей уже жили отдельно, а в родительском доме остались только Лу и двое младших братьев.

* * *

Сегодня был радостный день.

Лу проснулась рано и сладко потянулась в своей постели. Приоткрыв глаза, она посмотрела на платье, подаренное вчера отцом. Рядом стояли туфли, выбранные ею вместе с матерью. Прошло двенадцать лет, как ее удочерили. Всего в этой семье было шестеро усыновленных и четверо своих детей, но родители любили всех одинаково. Большинство детей уже жили отдельно, а в родительском доме остались только Лу и двое младших братьев.

Но зато по праздникам, особенно на Рождество, вся большая семья собиралась вместе. На первое свое Рождество Лу получила от родителей удивительный подарок — набор красок и кисточек.

А сегодня было открытие первой выставки ее картин. Она называлась «Африканские мотивы».

«Интересно, кто из братьев и сестер приедет разделить со мной эту радость?» — подумала Лунджил, вставая с кровати.