Мне ужасно нравится, когда кто-то страшно рад меня видеть.

— Привет, ну как твои дела? — спрашивает некто Миндальничев, улыбаясь мне так, будто я подарил ему вагон хурмы, и тут же отворачивается, не дождавшись моего ответа, чтобы поздороваться с другими уважаемыми им людьми. Я пытаюсь догнать этого человека, чтобы рассказать о своих проблемах и испросить у него способа их разрешения.

— Алик, — кричу я ему вслед, держа наготове апельсиновую улыбку, но он не слышит, вся его энергия ушла на приветствия, кивки, рукопожатия... Да он прекрасно владеет собой, замечаю я. Вот он, все же, снова заметил меня и кидается с распростертыми объятиями, всем видом показывая, что невероятно очарован моим появлением на его пути.

И тут я понимаю, что этот человек по-своему счастлив. Он весел, у него здоровый румянец. Определенно, он выглядит более привлекательным, чем я. Я ухожу с собрания акционеров в удрученном состоянии, понимая, что самый несчастный человек на этой планете, я опускаю голову и замечаю на своей рубашке пятно от кофейного напитка. Чёрт! Какой же я безвольный, корю я себя, мало того, что никак не избавлюсь от кофейной зависимости, так еще и косолап!

Ведь только дикий, сверх-наи-гималайский медведь умудрится пролить на такую дорогую рубашку каплю кофе. Да я к тому же и транжира! Вместо этой рубашки я б мог купить десять простых, а сдачу раздать нищим. Ах я еще и жмот! Ведь только что я наврал сам себе. На самом деле я не стал бы раздавать деньги нищим. Я каждый бы день вкладывал их только в одного, зато выдавал бы ему круглую сумму, чтобы он наконец накопил сколько надо и вылез из нищеты. А я почувствовал себя ангелом, снизошедшим с небес...

Нет, я просто отвратителен и противен самому себе. С этими мыслями я выхожу из зала, где проходила летучка дворников нашего участка. Вперед, лопата зовет, надо убирать это чудо, это белое золото неба, эти холодные серебряные алмазы. Я их уже ненавижу.

Единственная радость — выйти в шесть утра и начать орудовать орудием прямо перед какой-нибудь пятиэтажкой.

Единственная радость — выйти в шесть утра и начать орудовать орудием прямо перед какой-нибудь пятиэтажкой. Однажды какой-то сонный мужик высунулся из окна и заорал:

— Б..дь, хватит скребсти, мы спим еще!

Я же не дурак, сразу его понял. На такой случай у меня есть другое орудие. Чтобы долбить. И я стал долбить. Порог у подъезда совсем ведь ледяной...

Этот тип еще раз вылез в окно, что-то хрюкнул, но я отвернулся, пусть не видит моего зловеще-торжествующего лица. Ведь я не только ради денег устроился на работу, а вот ради таких счастливых моментов.

Так что после воспоминаний о выполненном долге мой разум дает команду лицу — посветлеть, а голове — раcкручиниться, я выпрямляю стан, и гордым орлом вылетаю прямо на улицу. Там-то я и сталкиваюсь с Наврухиной, она тоже метет улицы, как и я. Просто так кивнуть головой и пройти мимо нельзя, и я начинаю расспрашивать ее о ее жизни. Вспоминая, как нехорошо обошелся со мной Миндальничев.

— Какая красивая у вас косынка, — начинаю ворковать я, — будь я женщиной, сам бы такую носил, сразу видно, что у вас великолепный вкус, я давно удивляюсь, что вы ходите в каких-то там дворничихах, вам бы руководить домом моды или президиумом, правда, правда... А еще из вас получилась бы прекрасная актриса, вы так стройны, я не раз наблюдал вашу фигуру с метлой во время листопада, будь я художником, то остановил бы его и заставил позировать, вы так к лицу друг другу. Вам надо срочно готовиться к сценической карьере, а когда вы разносите извещения, все женатые мужчины высовываются из окон... — упиваюсь я своим красноречием, и даже немного начинаю верить в то, что говорю.

— Да ладно те... Сам-то как? — вопрошает она — та, которой я только что поднял самооценку.

Вот, вот, она уже выпрямляет осанку, поправляет косынку. Молодец я. Пусть люди, общаясь со мной, чувствуют себя счастливыми. Надо будет еще ей наврать, что наверняка ее примет президент и рассмотрит ее скромные жилищные условия. Примет в удобное для нее время, отложит все свои дела

— А я, да куда уж мне в актерки-то. Вони прознають, што пенсья у меня, так налог с зарплаты вычтуть. У актрис-то зарплата большущая...

Но я уже не слушаю, я гениален и прекрасен в своих мыслях, я лечу на крыльях вдохновения, встреться мне на пути дьявол — я закидаю его комплиментами. Я скажу, что у него модные рога, что я не против некоторых его делишек, я посоветую ему, как любому проницательному и мудрому человеку, присмотреться к Алику и моей начальнице, это стоящие люди, пусть познакомится, пригласит их в гости, да, да, пусть они идут к нему, к дьяволу, к его бабушке и вообще, пусть путешествуют почаще. Я спрошу у него о здоровье, есть ли в аду терапевт и не шарлатан ли он. Я поведаю ему, что кроме плясок чертей есть шоу-балет «Тодес» и ирландский «Ривердэнс», договорюсь, что проведу его через черный ход, где невидимкой обычно проходит всякий, имеющий чёрные мысли...

Такая забота, несомненно, растрогает его, он упадет мне на грудь, и я пойму, что наконец кому-то нужен.