— Вызывали? — в просторный кабинет Петра заглянул молодой светловолосый парень. Глаза у парня были особенные: цвета теплой небесной синевы, такой глубокой, что, казалось, вырваться из притягательности его взгляда невозможно.

— Вызывали, — подтвердил Петр, строго глядя на парня, внушительная связка ключей звякнула в его руке, — командировка образовалась.

— Опять? — притворно ужаснулся синеглазый. — Гавриил туда, Гавриил сюда, то сообщи, то отнеси. Я выспаться хочу.

Петр насмешливо фыркнул, а потом вдруг весело улыбнулся. Стало заметно, что мужик он, в общем, не старый, и не такой уж суровый, каким хотел казаться.

— Скажешь тоже — выспаться. Нам не положено, — Петр опять посуровел, — в общем, так, Гаврило, отправляешься любовь искать.

— Разговорчики! — перебил его Петр, — сказано — сделано. Сам знаешь, что в нашем ведомстве за непослушание бывает.

— Нынче? — удивился Гавриил. — А если…

— Разговорчики! — перебил его Петр. — Сказано — сделано. Сам знаешь, что в нашем ведомстве за непослушание бывает. Жду отчет через неделю. Держи, — Петр подал Гавриилу увесистый чемодан, — переоблачение.

— Обойдусь, — махнул рукой Гавриил, — я таки архангел, не фокусник какой.

Гавриил откланялся. Петр, задумчиво глядя ему вслед, сказал:

— Не может того быть, чтоб не нашел…

***

Галя уже неделю практически жила в больнице, ухаживая за мужем.

Инсульт у него случился, возраст давит. А ты сиди тут, как привязанная. Только отойдет, он мычит, как телок, глазами вращает. Врачи говорят — надежды практически нет. До чего же мужиков болезнь портит. До того он хоть на человека был похож, теперь невесть что. Галя с презрением глянула на мужа. Не то чтоб он совсем уж был ей неприятен… Галя — девушка трезвомыслящая. Она прекрасно знала, что выходит замуж за статус, деньги, положение в обществе. Да вот незадача: муж оказался еще тем ревнивцем и при каждом подозрении существенно урезал ей финансирование. Той свободы, материальной и личной, о которой Галя мечтала, выходя замуж за человека пожилого, не было и в помине. Правда, муж приобщил ее к бизнесу. И Галя справлялась, да еще как. Она сама бы смогла управлять компанией: соответствующе образование есть, опыт работы тоже. Но пока муж у руля, не видать ей этого самого руля, как своих ушей. Дело она тянет, а деньги достаются мужу. Где справедливость? Если умрет, половина бизнеса отойдет его детям от первого брака. Вот проблема: и с ним плохо, и без него никак.

Вдруг дверь палаты открылась, и вошел врач. Новенький, отметила Галя, раньше она его не видела. «Гаврилов. Г» было написано на бейдже. Врач был высок, светловолос и синеглаз. «Ух ты, — сразу подобравшись, подумала Галя, — Голливуд отдыхает. Я бы с этим эскулапом зажгла. Сейчас как раз момент, пока благоверный в отключке». Муж, словно что-то почувствовав, затрепыхался под белоснежной простыней.

Гаврилов Г. вдруг в упор взглянул на Галю своими синими глазищами, и ей почему-то стало стыдно. Будто ребенка собралась соблазнить.

«Проводила бы мужа по-людски, не на прогулку человек собрался. А дальше как знаешь», — вдруг пронеслась у нее в голове мысль. Да, надо проводить, подумала Галя, каждый уходящий заслуживает уважения. Остальное потом.

***

На лестничной площадке который час раздавался раздирающий душу вой, переходящий в едва слышное поскуливание. Инна прикрыла ладонями уши и недовольно поморщилась. В нормальных домах двери в парадное закрыты. На петли навешены металлические двери, врезаны замки и установлены домофоны. И только их подъездное жлобье нельзя раскрутить ни на дверь, ни на домофон. О консьержке и разговора нет. Вот и набивается в дом что угодно: от бомжей до бродячих тварей.

Инну всегда интересовало все дорогое, шикарное. Может, потому, что у самой породы и шика не просматривалось ни на грамм.

Сколько ж можно терпеть этот концерт по заявкам? Инна в ярости распахнула дверь и на собственном коврике увидела пса. Хотя вряд ли это можно было назвать собакой: грязное, худое, ободранное нечто.

— Пшел, — шикнула Инна и хотела отфутболить пса, да побоялась испачкать тапочки, — задрал до глубины души, мне завтра на работу рано.

Пес испуганно посмотрел на Инну. Глаза у него были странными: темно-голубыми, почти синими.

«Сроду у собак таких глаз не видала, — подумала Инна, — породистый, что ли?»

Она с интересом посмотрела на животное. Инну всегда интересовало все дорогое, шикарное. Может, потому, что у самой породы и шика не просматривалось ни на грамм.

«Забрать, если породистый? Буду перед знакомым хвастаться».

Инна присела, чтобы лучше рассмотреть собаку. Вонь от пса исходила просто одуряющая.

Инна поморщилась. «Нет уж, пусть гуляет, уродец. Может, покормить? Обойдется, самой иной раз жрать нечего».

Вдруг открылась дверь соседней квартиры. Дама в бигуди выглянула на площадку.

— Оно выло? — указала на пса. Тот слабо вильнул хвостом. — Весь подъезд завонял. Гнать с…ной метлой.

Пес, пошатываясь, встал на лапы, будто хотел сказать: сам уйду.

— А еще лучше Павлу сказать, — дама в бигуди указала на дверь справа от нее, — он из этих, братков, похоже. Рожа уж точно бандитская и деньги водятся. Ему что человека, что пса… Быстро определит.

Инна заинтересовано взглянула на крепкую дубовую дверь нового соседа. За те два месяца, что он здесь жил, с женщиной, во всяком случае, постоянной, она его не видела. Может, это ее судьба? Ну и что, если бандит? И с бандитами живут, может, еще получше, чем с правильными. Инна решительно подошла к соседской двери, позвонила. Через минуту дверь открыл заспанный мужчина лет 35. Сплющенный, перебитый нос и правда делал его похожим на сериального бандита.

— Здравствуйте, — зазывно улыбнулась Инна, — вы, как мужчина, не моли бы освободить нас вот от этого, — ярко-алым ногтем она указала на пса. Тот посмотрел на мужчину своими невероятными глазами.

— Бедняга, — сказал Павел, у него оказался на удивление приятный голос, — иди сюда, накормлю, подлечу, а потом матери в деревню откомандирую. Ей как раз сторож нужен.

За каждый день вынужденного «простоя» она теряла изрядную сумму «чаевых», поэтому злилась на весь мир.

***

В супермаркете было немноголюдно. Молоденькие кассирши вяло посматривали по сторонам, одна, не стесняясь, зевала во весь рот. Вдруг, в овощном отделе, возле весов, образовалась толкучка.

— Это что? — орала Валентина, кассирша, временно переведенная просто в «работники зала». За каждый день вынужденного «простоя» она теряла изрядную сумму «чаевых», поэтому злилась на весь мир.

— Это что, спрашиваю? — снова завизжала она, указывая на весы.

— Картофель, — ответила старушка, из-за которой разгорался скандал. Она была маленькой, сухонькой, казалось, живыми на ее лице были лишь удивительно молодые синие глаза.

— Ты хочешь, чтобы я взвесила одну картофелину? — орала Валентина. — Обалдела, что ли?

— На больше денег нет, — старушка держалась с завидным достоинством, — за квартиру заплатила, лекарства дорогие очень, вот, в день по картофелине да четвертушку украинского могу себе позволить.

Валентина яростно начала выбивать на аппарате чек. Она материлась себе под нос, со злостью поглядывая на старушку.

За этой картиной наблюдал мужчина лет 40-45. Крепкий, с едва наметившейся сединой на висках, в дорогом костюме и при золотых часах. Он смотрел на старушку, и на его волевом лице читалась растерянность и боль.

— Вас как зовут, мамаша? — он легонько, словно боялся, что рассыплется, тронул старушку за плечо.

— Гавриловной люди величают.

— Гавриловна, называйте адрес, завезу продуктов на месяц. И вообще, шефство над вами беру.

***

В баре играла приглушенная музыка. Место было солидное, дорогое, современный ор и дрыганье, именуемое танцами, здесь не приветствовали. Сергей потягивал марочный коньяк и вспоминал ту старушку из супермаркета. Никак не шла она ему из головы. Неправильно живем, люди! Нельзя стариков так… на одну картофелину. Он жизнь пахал, страну обогащал, себя, само собой, тоже, а им уплаченные налоги, значит, на четвертушку хлеба? Жалко стариков. Да и молодым не позавидуешь, если на такой паек.

Сергей потягивал марочный коньяк и вспоминал ту старушку из супермаркета. Никак не шла она ему из головы.

— Повтори, — Сергей кивнул бармену, молодому парню с удивительно синими глазами.

— Тебя как зовут? — спросил Сергей.

— Гавриил, — ответил бармен.

— Неправильно живу, Гаврило. Денег напахал, пер, как танк к цели, не разбирая дороги и не глядя, кто на этой дороге. А чего-то главного не достает. Может, просто старею? Бабку одну весь день вспоминаю. И девчонку, одноклассницу. 25 лет не вспоминал, а сегодня… Она мне на выпускном знаешь, что сказала? Смысл жизни, говорит, в любви. Серьезная такая, две косы до пояса, ноги худые, как спички, из-под платья торчат. Я тогда рассмеялся: знал, что она в меня влюблена, хотел досадить, мне девчонка эта совсем не нравилась. А она на меня смотрит, глазищи огромные, синие, как у тебя, и говорит: любовь — она ведь не только между мужчиной и женщиной, она во всем должна быть. Я тогда по глупости чуть не матом ей ответил. А сейчас думаю: ведь права была. Откуда, пигалица, знала только? Ни к чему деньги, дома, машины, если в душе порожняк, и пожалеть некому и некого. Только поздно, наверное, на пятом десятке любовь искать, да и где? Или не поздно, как думаешь?

— В самый раз, — ответил бармен, — в себе и ищи.

***

— Ты куда? — Петр хотел ухватить Гавриила за руку, но тот успел выскользнуть в дверь, на ходу крикнув, что отчет на столе.

Петр поднес к глазам лист, на котором было отпечатано всего лишь два слова: «Будем жить!».

— Литератор, елки зеленые, — довольно хмыкнул он и положил лист в белоснежную папку с золотым тиснением.